Поездка в горы и обратно

Алоизас отшатнулся и замер. Прямой, торжественный, словно приносящий жертву у алтаря, правда, странного, не своей веры, чужого бога. Из-под черного круга очков выкатилась слеза.

— Д-да уймитесь же… Уймитесь, Лон-гина… — глухо бормотал Рафаэл, и в его сдавленном голосе мешались почти физическая боль, страсть и стыд. — Ваша жена б-больна! Это не она… ее б-болезнь! — хрипел он, все сильнее заикаясь, не надеясь уже высвободиться без посторонней помощи или хотя бы оправдаться.

Это продолжалось вечность — странное их объятие и вонзившийся в Алоизаса взгляд Лионгины. Когда кончится это наваждение? Что ищет она своим жутким взглядом, что силится отыскать в его лице, превратившемся в каменную маску?

Алоизас большим пальцем стер повисшую на щеке слезу и снова застыл.

— Сдохнуть… сдохнуть бы мне! — Вновь мелькнула белая рука Лионгины, как камень, отталкивая от себя голову Рафаэла. Множество камней катилось, чтобы раздавить ее, но один она сумела отбросить. Теперь ее глаза пылали холодно, из глубин, в которых уже ничего не страшно.

— Она — ненормальная! С-сумасшедшая! — давился, отступая от постели, Рафаэл.

Стыдился поднять голову, расправить плечи. Не умел стоять в позе виноватого — лучше сражаться с настоящим врагом, а не молить о пощаде, будучи поверженным. Чувствовал, что проиграл, хотя и не понимал почему. Да, было: хотелось покрасоваться перед этой женщиной, вел себя с ней как прыгун перед планкой — хорохорился, выставлял напоказ свою грацию и храбрость, рисовался. Но в горах-то был от начала до конца безупречен! Разве нет? Женщина сама тянулась к нему, прижималась, умоляла не оставлять, от прикосновения ее груди кипела кровь и еще раз закипит, когда вспомнит он этот лед и огонь, но Рафаэл безотчетно догадывался, что страстный порыв женщины не относится к его мужской сути, метит во что-то другое, что не связано ни с каким мужчиной, а если косвенно и связано, то пугающими узами, уходящими в не подвластные человеку выси.

— Надеюсь… больше я вам не нужен.

Он повернулся и поспешно вышел.

Лионгину разбудило солнце. Пробуждение среди дня больше не было похоже на проблески в тумане. Хотя Алоизас перемен не заметил. Угрюмо сидел за столом, лицом к кровати, подперев локтями уставшие, обвисшие плечи.

Услыхав, что губы ее что-то прошелестели, засуетился.

— Позвать фельдшера? Я мигом, мигом! — Вскочил, стряхивая оцепенение.

Лионгина, повернув голову, смотрела вслед. Как и там, в вагонном коридоре, на спине Алоизаса зияла рана. Не от чьей-то — от ее руки.

— Не уходи, — попросила трезвым, однако погасшим голосом.

Голос больного. Руки, грудь больного. В ее голосе и плоти многое умерло.

— Это я, Алоизас… Не узнаешь?

Сжимало горло от ее голоса, от мутных пятен вместо глаз.

— Я… Я… сейчас…

Он снял темные очки и подошел.

Часть вторая Драматическая