Поездка в горы и обратно

Они молчали, будто в комнате пахло еловыми ветками и горящим воском. Сели неудобно — в ногах и головах кровати, друг против друга. Алоизас — белее белого, сидел прямо, черные очки мешали разглядеть его истинное состояние — покорность неизбежному и отвращение ко всему, в том числе к самому себе. Рафаэл откинулся в кресле, широко расставив ноги, усталость все еще давала о себе знать. Голова кренилась набок, словно он вот-вот заснет и свалится с кресла, однако на припухших губах блуждала слабая и необидная, но победная улыбка. Непроизвольная, она все же выражала и оправдание, и вызов. Красивый голос, уродливый шрам на щеке, а теперь вот еще эта улыбочка героя или чемпиона… Судьба развлекается, постоянно выделяя его из всех, подумал Алоизас. Словно не свое прожить родился — мучить и расстраивать жизнь другим. И в самом деле, что она, собственно, такое — его жизнь? Чувство превосходства, едва вспыхнув, тут же угасло. А твоя? Часть жизни Алоизаса — если не вся она — зависела в данный момент от этих толстых потрескавшихся губ, от их нелепой улыбочки, которая то вызов, то оправдание.

— Простите, что не даем вам отдохнуть. Я пригласил вас по просьбе Лионгины, — выдавил из себя, хотя уже говорил это во флигеле и по дороге. Сам не знал, зачем прикрывается ее именем. У нее затмение. Она не отвечает за свои поступки. Так что последствия прихода Рафаэла падут на его голову.

— Ясно, — буркнул Рафаэл. Его несколько раздражали и фраза эта, и двусмысленность собственного положения.

— Кто тут… кто? — послышался шепот, будто некто тянулся на цыпочках и, приложив к глазам ладонь, старался разглядеть точку в мерцающей дали.

Рафаэл сменил позу, но молчал, не понимая литовских слов. Заговорить пришлось Алоизасу:

— У нас гость, дорогая. Рафаэл. Завернул узнать, как твое самочувствие.

— Да, да, я тут, — откашлялся Рафаэл, внезапно ощутивший неловкость, словно явился незваным.

— Пришел? Пришел наконец? Я так ждала тебя. Не уйдешь? Не оставишь меня?

Алоизаса ее шепот игнорировал — нет, она не считала его препятствием — просто его словно не было.

— Он тут… тут… а ты говорил… бросит, как тряпку… говорил… — Лионгина обсуждала радостную новость с невидимым собеседником, может, с мелькнувшей тенью Алоизаса, оспаривала его воображаемые мысли. — Пришел… ты пришел, — снова хлынула нежность на Рафаэла.

Она шептала зажмурившись, не шевелясь под одеялом, однако радость узнавания не была продолжением бреда. И не видя, она чувствовала Рафаэла. По запаху, по дыханию, по бессвязным словам человека, внезапно попавшего в ловушку. И еще по слабому аромату вина, пробивающемуся сквозь запахи лекарств.

— Все б-будет хорошо. — Рафаэл дрогнувшей рукой погладил одеяло, не смея дотронуться до высунувшейся из-под него ступни Лионгины. Жест этот должен был продемонстрировать — прежде всего ему самому, — что он ничего не боится.

— Да, да, фельдшер не особенно пугал, — поддержал Алоизас как можно корректнее, однако покосившись на руку Рафаэла, пытавшуюся присвоить себе лишь одному ему принадлежащее право прикасаться к Лионгине, и потому слегка дотронулся до ее груди. — Все будет хорошо. Но прежде всего мы должны благодарить вас, товарищ Хуцуев. — Фамилия вынырнула, как черная рыба глубин. Не место ей было тут.

— Н-ну, что там! Я ничего особенного… — великодушно и слегка бравируя этим, отмахнулся Рафаэл. Это движение помогло ему почувствовать себя свободнее. — Мы в горах родились, выросли. Для нас не впервой по ним лазить. Но она, б-бедняжка, натерпелась.

Она. Куда бы ни поворачивался разговор и мысли мужчин, все упиралось в нее. Она! Слабая, как нить паутины на ветру, и сильная своим неодолимым стремлением к какой-то, может, и ей самой не ведомой цели.

Еще раз скрестив взгляды на ней, ровно, чуть ли не притворно спокойно, дышащей, оба поняли: под запорошившим ее сознание слоем пепла тлеет костер. Вспыхнет засыпанное физической немощью пламя и сожжет их вынужденное согласие.

— Алоизас, добрый мой Алоизас! — вспомнила она о муже, словно окончательно избавилась от бреда, и он придвинулся ближе. — Не отпускай его, хорошо? Обещай, что не отпустишь.

— Рафаэл не уходит. — Он больше не осмелился назвать его Хуцуевым. И удивился, что почти благодарен за сомнительное ее доверие.

— Рафаэл! Неси, Рафаэл… Держи крепче, чтобы я не боялась… — Ей снова нужен был Рафаэл, его голос снова пробивался сквозь мрак и холод. — Чтобы косточки хрустели… Вниз не хочу… Вверх… где нет ничего… даже воздуха… Рафаэл! Где ты, Рафаэл?

Рафаэл зашевелился в кресле, снова откинулся. Победная улыбка, едва коснувшись губ, исчезла в искривившей лицо недовольной гримасе.

— Я тут… тут. Мы тут с т-товарищем Алоизасом б-беседуем, — поспешил он прервать дальнейшие ее излияния. Говорил с трудом, словно признаваясь в совершенном воровстве. В их родной деревушке не было страшнее преступления. Если человек крал папаху, односельчане приносили ему свои папахи. Если кувшин, все тащили к дому вора кувшины…