Поездка в Новгород-Северский

«Что здесь странного?» — двинул плечами Матвей Кузьмич, положил трубку и сел в кресло. Некоторое время сидел без движения, глядя перед собой в темное пространство комнаты, а затем подумал: «Может, это и странно: вчера здесь жил какой-то Петр Петрович, сегодня живу я, через несколько дней будет жить кто-то еще… Одна и та же постель у всех нас, один и тот же вид из окна, но друг друга мы никогда не узнаем. Может, это и странно… Вся наша земля — как гостиница, один сменяет другого». И, довольный своей мыслью, он встал, зажег свет. Из темноты сразу же выступил, бросился в глаза белый холодильник. Вспомнив, Матвей Кузьмич открыл его: холодильник был по-прежнему полный, никто ничего оттуда не убрал. Он с досадой захлопнул дверцу, спокойствие опять исчезло. Разбирал постель, готовился ко сну и думал о том, как войдут они завтра утром к нему в номер… Чувствуя, что не сможет ничего изменить, — они его не поймут, — он все же не хотел себе верить… Лег в постель и тут же представил… Они входят, впереди высокий Наливайко в сером костюме, с улыбкой на тонких губах и в то же время с какими-то холодными, настороженными глазами, а за ним, не торопясь, и Трофимов, закрывает за собой дверь. Тогда он повернется от стола к ним и бабахнет: «А я курьер». И ни слова больше. Ой, как недоуменно посмотрит на него Наливайко, как брови его вверх поползут… «Что такое, Матвей Кузьмич?!» — спросит Трофимов. «Курьер я, — ответит он им и заходит по комнате. — Вот привез жалобу на вас. Безобразничаете, понимаешь, тут. Думаете, я не знаю, отчего вы такие хорошие?! Напакостили, понимаешь, а теперь расплачиваться не хотите?!» — «А вы расплатились за вчерашний обед?» — вкрадчиво и нахально, с ухмылочкой спросит Наливайко. «Расплачусь!» — грохнет он бумажником о стол.

Передохнув, Матвей Кузьмич сник. Так бывает, наверно, с каждым, когда представляется в картинах какое-то событие, какие-то действия, которые предстоит сделать или что уже сделаны, и сделаны не так, — словно нет единого человека… Он лежал в чистой прохладной постели, до подбородка укрывшись одеялом, и смотрел в потолок. Внизу, в гостиничном ресторане, бухала музыка. Там пели и веселились… «Что это я как мальчишка? — подумал он через некоторое время. — Ни Трофимов, ни Наливайко в жалобе не упоминаются. Может быть, они хорошие люди, а я так о них думаю… Им сказали — встретить меня, сопровождать, вот они и стараются.

Тогда зачем этот наполненный холодильник, — через некоторое время снова думал он, — эти угощения, обеды? Это может продолжаться и завтра, и послезавтра… За чей счет? Я же им ни сват, ни брат, чтобы они тратили на меня свои деньги…»

Матвей Кузьмич закрыл глаза, глубоко вздохнул, чтобы уйти в сон от этих нелегких мыслей, но сон не шел, не начинался даже. И как человек, нередко сомневающийся в себе, сделавший на копейку, а в мыслях представляющий, что натворил многое, он опять и опять переживал за свои действия здесь, за свои чувства и слова; ему казалось, что люди, с которыми он провел этот день, признают систему человеческих отношений только по должностям, он для них был представителем министерства, и они были рады ему услужить, а вот если бы он был с ними на равных… О том, что гостеприимство в крови русского человека, да и не только русского, — об этом он не думал. Он вспомнил, как его мать, много лет проработавшая дояркой, вставала ни свет ни заря, спешила на ферму, а днем на луга. Потом была и вечерняя дойка… В перерывах она возилась по дому, на огороде. Он вспомнил ее руки, черные, потрескавшиеся, с заскорузлыми пальцами. Нелегко добывается все у земли, а он?.. Заработал ли он, чтобы так есть, пить и веселиться?.. И в этом была суть его сомнений и переживаний.

Он поворочался с боку на бок, затем снова открыл глаза. За окном, чуть прикрытым двумя шторами, в темном, близком и воздушном небе, начинающемся, казалось, у самого оконного стекла и уходящем куда-то в высокую глубь, появились, словно высеклись и тут же застыли от холода безжизненных пространств, звезды; они были далекие и в то же время загадочно близкие, как будто он их понимал сейчас, как будто не было огромного расстояния между ним, лежащим в кровати этой полутемной, наполненной тенями, тусклым светом фонарей с улицы и гостиничных шумов комнаты, и этими, густо и тепло прояснившимися за окном, неземными звездами. Он перевел взгляд вверх, в косо надвинувшийся потолок, поднятый над головой и словно чуть опущенный в углу, там, где кончалась кровать, белеющий как экран в темном зале и играющий какими-то тенями полуночи, каким-то отражением плескающегося далеко внизу темного моря, и ему, окончательно запутавшемуся в своих мыслях, показалось, что человеческая простота и добро незаметно вытесняются из этого мира, где люди на короткий миг для чего-то встречаются на земле, чтобы исчезнуть навеки…