Поездка в Новгород-Северский

— Матвей Кузьмич! Мы уже серьезно говорили и будем говорить еще с директором завода за ту… за то, что он допустил халатность, не проверив квартальный отчет. Конечно, там его подчиненные виноваты, машинистка там, зам., но мы взгреем его. Хотя всяко бывает в работе! — улыбнулся он Матвею Кузьмичу.

И Матвей Кузьмич только теперь понял, что за все рано или поздно приходится платить и с него сейчас потребовали плату. Он посмотрел в окно, вернее, чуть перевел взгляд в сторону от Наливайко, от его лица, и там, за тюлевыми занавесями больших ресторанных окон, тотчас увидел вдали лунный морской горизонт, и ему захотелось уйти отсюда, перенестись туда, в лодку среди лунного ночного моря, где никто бы ничего у него не просил, не требовал, ведь он надеялся, что все как-то обойдется само собой; и еще в этот короткий миг, отведя взгляд от напряженно улыбающегося Наливайко и сфокусировав его на далеком морском горизонте, но тут же возвратившись, встретившись взглядом снова с застопорившимся в своей вымученной улыбке Наливайко, он успел подумать, что здесь что-то не так, и словно не он даже, а другой кто-то в нем засомневался, не поверил, но это было нечеткое, неопределенное сомнение, да к тому же он как честный человек, впервые с этим столкнувшись, не мог даже предположить, что можно умышленно сделать такое подсудное дело, и потому он легко согласился с Наливайко, посчитав про себя, что это, в конце концов, их дело и сами пусть разбираются:

— Да, конечно, — сказал он.

И тут ему сразу стало душно в этом шумном прокуренном помещении, закружилась голова.

— Все это твои проделки, Ева! — шумел моряк.

— Я не Ева, я Жанна, — обиделась девица.

Моряк некоторое время смотрел на нее, что-то осмысливая, затем махнул рукой:

— Все равно ты Ева.

— Будем двигаться, Матвей Кузьмич? — спросил Трофимов.

— Будем, я счас, — проговорил Матвей Кузьмич и стал рыться по карманам, искать бумажник.

— Да что ж вы такой! — сказал, поняв его, Трофимов и положил свою руку через стол на его руку: — Прекратите это.

— Нет! — твердо сказал Матвей Кузьмич. — За все заплатим, «за все добро расплатимся добром, за всю любовь расплатимся любовью», — проговорил он вдруг стихи.

— В Москве, Матвей Кузьмич, в Москве, — сказал Трофимов, глядя на Наливайко, который пошел к официантке расплачиваться.

— Произошла ошибка с населением, — снова взвился моряк. — По образу и подобию твоему. — И он пьяно вскинул голову: — Так ты теперь понял, какой ты есть?! — Затем вздохнул и опустил голову на столик, на белую скатерть: — Прости меня. Какое там подобие…

— Я тебя прощаю, — сказала девица. — Пошли уже.

— Пошли… — кротко сказал моряк.

Матвей Кузьмич смотрел, как тот встал, девица хотела поддержать его, но он легонько отодвинул ее в сторону:

— Не такую качку выдерживал, — сказал он. И, уже собираясь двинуться, заметил, что Матвей Кузьмич смотрит на него, и сказал ему: — Знаешь, я — живой, я опять уйду в море, друг!

И, широко расставляя ноги, переваливаясь, словно под ним ходила не палуба даже, а вся земля, направился к выходу. Девица устремилась за ним.

— А я куда уйду? — спросил неизвестно у кого Матвей Кузьмич.

— В номер, Матвей Кузьмич, в номер, — откуда-то издалека улыбнулся ему Наливайко.

— Вот так номер, — сказал Матвей Кузьмич.

Они проводили его, а когда возвращались по коридору к лифту, Трофимов сказал Наливайко:

— Укачался немного мужик. Почитай, три ночи он толком не спал. Из-за этого я и не люблю в Москву приезжать. Но и ты, Захар, переборщил.

— Та их пока не напоишь, так они семь шкур спустят, — махнул рукой Наливайко.

— Так уж и спустят, — недовольно пробормотал Трофимов и нажал на кнопку, вызывая лифт. Затем, еще раз окинув взглядом пустое фойе, резко повернулся к Наливайко: — Что ты, право, рассуждаешь, как будто тут фронт какой-то: мы, они… Одно ведь дело делаем!

— Ну чего ты завелся?! — удивленно, как-то сбоку посмотрел на него Наливайко. — Мужик Дятлов хороший, ничего не скажу! — развел он руками. — И дело одно делаем — верно. Но сам знаешь: кто-то вверху, а кто-то…

Трофимов тяжело засопел:

— Все через бутылку… А знаешь, Захар, почему привыкли все через бутылку делать?

— Ну.

— Не ну! — И тут же виновато улыбнулся: — Прости, морская привычка.

— Так почему? — повторил вопрос Наливайко.

— А потому…

Тут подошел лифт, пустой в этот час, и уже в лифте Трофимов продолжил:

— А потому, чтобы совесть заглушить. Я чувствую, что этот твой Алексей Силыч нахимичил с отчетом, но теперь уж…

— Да почему это он мой?! — сказал Наливайко.

Они помолчали.

— Ох уж эта психология, — покачал головой Трофимов, возвращаясь к началу разговора, — не выкорчевать ее у нас… или из нас…

— Ты прав, — согласился и Наливайко, — слишком крепкие корни пустила. А послезавтра, оказывается, еще трое, те трое приезжают, надо будет рыбал… — начал было он, но Трофимов перебил:

— Нет уж, с меня хватит! Завтра скажу начальству, чтоб без меня.

— Ну ладно, — сказал Наливайко и повернулся к двери, ожидая, пока она откроется, — пора и по домам…