Поездка в Россию. 1925: Путевые очерки

Или: заседание назначено в час. В час все сидят и жуют, все курят, и никто ничего не знает. В три часа — ни малейшего понятия. А что? Еще не поздно. Еще только три! Слышится ленивый голос: «Наверное, в пять начнется». В пять часов: заседание скоро начнется. «Скоро» значит: в половине седьмого.

Запах юфти, мясной фарш, время, которое не деньги, папиросы фабрики Розы Люксембург — за все заплачено серебром, чуть дешевле цен международного золотого паритета. Десять золотых рублей (червонец) во время моего пребывания в России был равен примерно 4,34 доллара. Можно пообедать за рубль сорок копеек (около 42 динаров). Обед из трех блюд: суп или суп-пюре, щи или говяжий суп с приличным куском мяса. Потом рыба или жаркое, салат, шоколадный крем или мороженое. Обед за шестьдесят копеек состоит из супа с куском говядины и жаркого с гарниром. Текстиль так же дорог, как в Германии. Чаевые давать не принято; впрочем, официанты — тема для отдельной главы. В киосках и в залах ожидания на вокзале продаются книги — от сочинений энциклопедистов до безбожников-материалистов первой половины девятнадцатого века и полные собрания сочинений Маркса и Энгельса, Ленина, Бухарина и т. д. Приятный сюрприз после европейской порнографии. На пограничных польских, литовских и латвийских станциях у вас в ушах еще звучат сообщения белогвардейской печати об азиатских способах ведения хозяйства у московитов. Однако станции по ту сторону относительно чистые и аккуратные, с неплохими ресторанами и книжными киосками. Итак, первое и главное впечатление — то, что страна не голодает и что здесь много читают.

Второе впечатление, преследующее вас с первого дня, — это голоса недовольных. Если применить международные мерки, то происходящее в России приобретает более высокий смысл и мотивацию. Речь идет о далеко идущих замыслах, в рамках концепций предстоящих битв крупного международного масштаба. Такие люди, как царские чиновники, служанки, кельнеры, вдовы, гнилая чеховская мещанская интеллигенция, не понимают происходящего, они вздыхают и уныло брюзжат. Русский чиновник, носивший в царское время полковничьи погоны или генеральские эполеты, а теперь одетый в потрепанный цивильный пиджак, смотрит на все это с глубоким раздражением. Кожа на нем шелушится, как на мумии, у него проницательный прокурорский взгляд серых глаз, его закоренелый бюрократизм, врожденная злоба, непробиваемая тупость, прикрытая неискоренимой печатью условностей традиционного воспитания, приправлены передовицами из газеты «Новое время»^[24] и затверженными фразами о народе, Боге и царе; такой вот чиновник работает на теперешний режим, но безмолвно ненавидит все происходящее и умирает с проклятием на устах. Эти легендарные русские чиновники оценивают партии и события свысока, из их взглядов и нудных голосов так и сочится презрение. Для этих типов все происходящее — бессмысленное нарушение порядка, бунт, хаос, насилие, преступление, они беспомощно ненавидят, дрожат перед «Чека» (Чрезвычайная комиссия) и умирают, растоптанные и поверженные. Как объяснить кухарке, которая в Страстную пятницу вечером отчаянно рыдает при мысли, что в этот день, тысяча девятьсот двадцать пять лет назад, должна была ужасно страдать Матерь Божья, как объяснить такому вот созданию, что сегодня происходит в России. Ее призывают в Кремль, чтобы управлять одной шестой частью света, а она не идет. И слава богу! Требуется зоркость ума, масштаб личности, знания, убежденность, одаренность, опыт, вынесенный из пережитого на своей собственной шкуре для того, чтобы почувствовать темп движения, осознать его направление и взять инициативу в свои руки. Ничего этого нет у господ юнкеров и помещиков, и потому они предпочитают купание в Дунае и рыбную ловлю вблизи города Сремски Карловци[25], шести- или восьмичасовому рабочему дню в каком-нибудь пыльном московском учреждении или конторе.