Поездка в Россию. 1925: Путевые очерки

Рядом с недовольными и побежденными клубится новый мир, толпа людей, переживающих в первом поколении пробуждение и возведение собственной государственности «Civis soveticus suml»[26]. Это еще не инстинкт бесклассовости (самоотверженного ухода в борьбу за уничтожение не только класса буржуазии, но вообще всех классов), но активное подтверждение классовой принадлежности на определенной повседневной практике. Это сегодняшнее бонапартистское рождение нового советского строя. В то время как юнкер, генерал и чиновник культивируют беспомощную ненависть, ворчат и порицают, настоящий советский гражданин конструирует и строит. «Civis soveticus» повесил на гвоздь свою солдатскую каску и револьвер, он торгует древесиной, организует кооперативы, строит железные дороги, проводит электрификацию, но завтра он готов снова надеть каску, взять револьвер и вступить в смертельную борьбу. Прежнее положение вещей ликвидировано, оно юридически не существует сегодня, это ясно, это неопровержимо чувствуется на каждом шагу. Доказано, что можно обойтись без великих умов, отбывших в эмиграцию. По своим внешним, поверхностным формам жизнь в сегодняшней России ничем не отличается от жизни на Балканах или в Литве, или где угодно в пространстве, лежащем на восток от линии Данциг — Триест. Поезда идут точно по расписанию. Правда, я путешествовал в международном экспрессе, и здесь спальные вагоны были чистые и аккуратные, и кормили хорошо. Путешественника, прибывшего из урбанизированной буржуазной Европы, на первый взгляд поражает отсутствие роскоши. Женщины в основном одеты очень просто. На улицах преобладает скромный средний вкус, что весьма симпатично после западных столичных борделей. Кафе отсутствуют. Все гостиницы принадлежат государству, цены в них в два-три раза выше, чем в Германии. Самый обычный гостиничный номер стоит минимум шесть-восемь рублей в день, что, принимая во внимание низкий курс доллара, очень дорого. Частное лицо, путешествующее по своей личной надобности, может в первый же день в гостинице почувствовать, что быть индивидуальным туристом в несколько сот раз сложнее, чем быть членом какой-нибудь организации, объединения или профсоюза. Организация — все, индивидуум — ничто. Все это пока примитивно и подчеркнуто принципиально, но здесь ощущаешь, как создается фундамент нового порядка в обстановке саботажа со стороны всего мира и огромной части русской интеллигенции.

В своих записках я не буду приводить какие-либо статистические данные. Статистики хватает во всех докладах и ежегодниках. Вы можете убедиться на любом вокзале, в государственном учреждении, в любой приемной или на выставке, что статистические графики плодятся, как грибы после дождя. Кто интересуется состоянием экономики в России по разным хозяйственным или промышленным отраслям, пусть прочтет отчет делегации английских профсоюзов.

Гораздо больше, чем статистические данные, меня в этой поездке интересовали люди, человеческие отношения, настроения, движения, их освещение, их масштабы, общий климат. Я разглядывал русские церкви, и — позвольте проявить сентиментальность, — прислушиваясь к шуму ветра в верхушках елей, больше думал о проблемах культуры, чем о статистических данных. Пожалуй, стоит особо подчеркнуть, что каждое слово написано совершенно беспристрастно. У нас изо дня в день печатают лживые и тенденциозные сообщения о положении дел в России, и я, уже несколько лет свободно и независимо отстаивающий логику русской концепции, опровергая измышления пишущей братии всех мастей и явно ангажированных незрелых умов, не вижу необходимости отступать от истины. В России не текут молочные реки в медовых берегах. Там хватает и горя, и бедности, как во всем мире, но кто работает, тот и ест.

ВЕНСКИЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

I

Я взял с собой флакон одеколона, последнее издание стихотворений Видрича^[27] с предисловием г-на Владимира Луначека^[28] и отправился на вокзал, собираясь поехать в Москву. Некоторые знакомые, встретив меня, спрашивали, куда я еду.

— Я еду в Мюнхен.

— В какой, к дьяволу, Мюнхен? Где ваш багаж?

— Какой еще багаж? Вот флакон одеколона, вот сборник стихов. Настоящий лирический багаж. Я ведь и сам какой-никакой, но все-таки лирик.

— Ну, понятно! Вы, конечно, едете по политической линии!

— Да по какой политической? Я еду в Мюнхен, чтобы посмотреть живопись Лейбла^[29]. Я собираюсь писать о Рачиче^[30]! Вы никогда не слыхали о Рачиче? Был такой молодой художник. Он покончил с собой пятнадцать лет тому назад.

— Ну, конечно! Не морочьте нам голову небылицами! Рачич! Мюнхен! Лейбл! Вы едете по политическим делам.

— Пусть будет так. Слава богу! Я еду по политическим делам. Чтобы потом подвергаться преследованиям. Счастливо оставаться!^[31]

Итак, я оставил своих знакомых в убеждении, что я еду «по политическим делам», сел в вагон и принялся читать сорокавосьмистрочное предисловие Луначека к стихотворениям Видрича.