Поездом к океану (СИ)

— Глупости, подполковник! Это такая безделица, что вовсе не стоит ваших переживаний, — легкомысленно отмахнулась она. — Вот если бы приехал Серж, было бы куда хуже. Вы и сами это понимаете, ваше имя и его вместе — гремучая смесь. Никогда не скрывалось, сколько всего дерзкого вы проворачивали в старые времена. А я… я всего лишь Катти Ренар, мне до сих пор приписывают интрижки со всеми подряд мужчинами. Побудете один вечер моим очередным любовником, ничего дурного вам от этого не сделается. Если, конечно, кто-нибудь из присутствующих поверит, что это действительно я… в подобной дыре.

Юбер прищурился и внимательно посмотрел на нее. Потом откинулся на спинку стула и сложил на груди руки, будто бы всерьез оценивая сказанное, да и ее в качестве «любовницы». Потом качнул головой и парировал:

— А вам ведь доводилось бывать в дырах и похуже этой.

— Доводилось, — уже серьезно ответила Кати. — А еще у меня имеется некоторый опыт в делах, подобных устраиваемому, верно?

— Так это не легенда вашего импресарио, чтобы вас оправдать?

В нем снова говорил алкоголь. И в нем снова пасть раскрывала боль. Им он и вторил, точь-в-точь повторяя их слова и мимику, зная, что ничего хорошего в том нет. Но Лиса не реагировала. Лишь пожала плечами и проговорила:

— У меня нет импресарио с лета сорок четвертого года. Он мне не нужен был, Анри. Как только я смогла избавиться от всего… этого… я избавилась.

— Значит, сорок с лишним паспортов для военнопленных в вашем чемодане — правда?

— Значит, правда — тот единственный, которого вы ждете, подполковник.

Катти запустила ладонь в сумочку, доставая пудреницу, и вместе с ней — вынула и небольшой бумажный пакет, положив его на стол между ними. Юбер с отвращением смотрел на него и молчал. Лисица невозмутимо разглядывала себя в зеркальце.

— Ноэль все устроил, — проговорила она. — С этими бумагами интересующее вас лицо сможет выехать в Алжир, а оттуда — в третью страну. Виза оформлена на то имя, которое вы указали. Послезавтра в полдень из Бреста отплывает судно. Билет также в пакете.

— Третья страна — это…

— Я не заглядывала, не беспокойтесь. Это будете знать только вы. Ну и Уилсон.

— Я не беспокоюсь. Мне лишь важно понимать, каков круг посвященных в это дело.

— Ровно тот, какой вы допустили сами.

— Тем лучше, — рассеянно кивнул Анри, продолжая сосредоточенно глядеть на конверт, который был для него и спасением, и крахом, а она ничего больше не сказала в ответ. Ей принесли вино, и они продолжили этот вечер уже вдвоем, распивая напитки и болтая о чем-то малосущественном. Катти еще дважды бросала монетку в джукбокс, заявив, что невыносимо слушать голос местной певички.

«Вы же заметили, как она гундосит?» — смеясь, спрашивала она, а подполковник предлагал ей, если не нравится, взяться петь самой. Начать все сначала, как будто бы ничего не было.

«А не бывает сначала, Юбер, — отвечала она, — с чистого листа — только у младенцев, когда они рождаются на свет».

Он вынужден был согласиться, как будто бы на их столике, у всех на виду не лежали бумаги с именем для женщины, которой предстоит заново родиться, иначе она просто не выживет. С таким багажом не живут.

Думая об этом, он приглашал Катти на танец, и, думая об этом же, танцевал, понимая, что пьян почти что в хлам, однако все еще держится на ногах, и голова его на редкость ясна.

После всего он вдруг сказал ей:

— Я знаю, что давно уже не имеет значения ни для одного из нас… но все же я приношу вам свои извинения… если вы помните за какой случай.

А Катти довольно мстительно не захотела ему подыгрывать, немедленно объявив:

— О! Я прекрасно помню тот случай! Да уж, Серж злился так, что я боялась, выбросит вас в окно под утро.

— Лучше бы выбросил.

— Глупости! — прихорашиваясь, махнула она ладошкой. И напоследок сказала: — Берегите себя, Анри. Ваше имя еще непременно послужит Франции. Ей, конечно, тоже пришлось побывать в шкуре немецкой подстилки, но, как видите на моем примере, все на свете можно исправить. И она тоже исправилась.

Когда Катти уходила, Юбер хохотал, как безумный, с ее шутки. Ему было настолько смешно, что даже немного страшно. Но все что угодно лучше немого отупения, в которое он впадал каждый раз, когда оставался в одиночестве.

Домой он добирался пешком, чтобы хоть немного выветрился алкоголь, и пришел уже поздно ночью. Аньес ожидаемо не спала. Она никогда не спала, если его не бывало рядом. И сейчас сидела в темноте, не смея включать свет в комнатах — Анри не велел. В доме, чтобы никто ничего не заподозрил, в его отсутствие было мертво и тихо.