Поездом к океану

Она перемещалась между людей, делая снимки, кому-то улыбалась, а с кем-то даже заговаривала так, будто каждый день бывает в президентской резиденции и уход от протокола – обычное дело. Среди всех этих людей выглядела словно одна из них. Пусть без погон и регалий. Пусть лишь с фотоаппаратом. Как она так может – вот чего он никогда не понимал, видя ее в разные периоды жизни, даже самые страшные. Разбитую, раздавленную, разрушенную. Но сейчас по ней, по рядовому фотографу КСВС скользят восхищенные мужские взгляды, а ему хочется скрыть ее от них. Ему хочется оторвать язык де Тассиньи за его вопросы.  Ему хочется стереть проклятую красную помаду с губ и разглядеть голубоватые прожилки в светло-серых глазах. Не нагляделся, не успел, слишком быстро сдался и ушел. Боялся не выдержать ее близости, которой в действительности всегда мало – даже на полный вдох не хватает.

А потом его отпустило. Настолько резко и внезапно, что он, лишь на несколько минут потеряв Аньес из виду, совершенно ясно осознал, что она ушла. И, как решил с самого начала, тоже не задержался. Может быть, он столько времени был здесь лишь затем, чтобы ощущать ее.

Ощущать. И мучиться. И жить.

Теперь было не для чего.

Если ушла пресса, значит, официальная часть всех этих высокопоставленных посиделок может считаться оконченной. Потому он и сам ушел, простившись с некоторыми из присутствующих, кто мог бы заметить его преждевременный уход. Впрочем, что можно считать преждевременным, когда ни президента, ни министра обороны, ни хоть сколько-нибудь по-настоящему важных лиц государства здесь уже не наблюдалось.

Предупредительный де Тассиньи снова увязался за ним со своим вечным предложением подбросить куда нужно, раз подполковник нынче без авто, ну а поскольку куда именно нужно Антуану знать не полагалось, Юбер, сердечно, насколько умел, поблагодарив, сказал, что возьмет такси.

- Поезжайте к Каспи сами, - отмахнулся он. – И не позволяйте Бертрану сильно напиваться. У него от изрядных порций крепкого алкоголя развивается невменяемость.

- И в чем это выражается? – рассмеялся де Тассиньи.

- В неразборчивости связей. Дадите ему выпить лишнего – берегите зад.

- О боже!

- Нет, как раз Господь тут ни при чем.

 Распрощавшись наконец с Антуаном, Юбер перевел дыхание. Вечер был на редкость сухим и тихим. Лишь под ногами то там, то здесь – лужи, закономерным последствием дождя, что прошел до обеда.

Пряный запах просыпающейся весны щекотал ноздри, пока он шел подъездной аллеей до самых ворот. Но ему, ощетинившемуся, как после страшной бури, это все равно что умершему от жажды – глоток воды после последнего удара сердца. Уже ничего не спасти.

Он поймал такси за ближайшим углом. И оттуда – прочь от этого места, лишь бы не думать: Аньес уехала одна или с кем-то? Аньес все еще водит свой Ситроен или она на служебном авто? Аньес справляется? Как она со всем этим справляется? Он взрослый мужчина и у него не выходит. Полтора года уже ни черта у него не выходит!

Его везли домой, он поглядывал на часы, поправляя браслет, до назначенной встречи еще слишком много времени, чтобы не начать сходить с ума. Пустота в его расписании, как дыры в вечности, тоже заставляли терять рассудок. Он начинал очень сильно недолюбливать Париж, тогда как раньше привыкал. Здесь слишком часто возникали эти самые дыры. Наверное, оттого что в одном городе с этой невозможной женщиной он никогда не сумеет успокоиться.

Юбер знал, что у нее родился сын. И еще он знал, что с родителями Жиля Кольвена Аньес встречалась лишь раз. О чем они говорили, он добиваться ни от кого не стал. Довольно того, что ее ребенка, судя по всему, они не признали. Особо злая ирония заключена в том, что он, чужой мужчина, готов был признать, а они, кажется, не признали.

За Аньес, подполковнику это было известно наверняка, поскольку и сам заинтересован, приглядывали в течение первого года после плена – как говорилось, для ее же блага. По прошествии этого времени контроль Комитета безопасности сняли. Рядовой де Брольи вела себя хорошо. Безупречно в ее положении, как изволил выразиться однажды Риво.

Но штука в том, что с тех пор, как сведения о ее частной жизни перестали поступать старому генералу, Анри тоже утратил всякую с нею связь. Спрашивать было бы неправильно, он никогда и не спрашивал. Он жил своей полной забот жизнью. В этой жизни его мучили дыры – в грудине, во времени и в испорченной снарядами технике, например.

Париж всегда отличался от прочего мира тем, что здесь можно чем-то заполнить и как-нибудь скоротать. К примеру, утешиться девицей, снабженной специальным патентом, прохаживающейся вдоль дороги, когда на улице темнеет достаточно, чтобы не испытывать стыда. Фонари скрадывают любой стыд.

- Останови-ка, приятель, - бросил Анри таксисту, когда они сворачивали на одном из перекрестков на пути к дому. А когда авто замерло, и заинтересованная кокотка в тонком пальтишке и кричаще пестрой шляпке покачивающейся походкой направилась к ним, распахнул дверцу и резковато спросил, кивнув на здание за ее спиной:

- Здесь работаешь?