Поэзия английского романтизма XIX века

В день святого Петра собирались с утра
Богомольцы бессчетно во храм.
Папа римский, в чьей власти наше вечное счастье,
О заблудших воззвал к небесам.

Папа римский, в чьей власти наше вечное счастье,

Начал мессу — и в благоговенье,
От восторга слепа, опустилась толпа,
Как один человек, на колени.

И внимавшие рьяно грозным звукам органа

Онемели, уже предвкушая
Милосердие божье и с великою дрожью
Прах священный лобзая.

Замер каждый вокруг, кто свой грех иль недуг

В Рим влачил — и смятенье, и страх;
Но запнулся Отец, чашу выронил вдруг,
И румянец взыграл на щеках.

«Паства! мессу не смею продолжить мою!

Есть во храме преступник такой,
Что злодея и тут небеса проклянут,
Не сужден ему вечный покой.

Я не знаю, кто он, что за грех совершен,

И зачем он явился сюда,
Но, в толпе вашей скрыт, на коленях стоит
Тот, кого не простят никогда!

Прочь, убийца! Прочь, изверг!.. Несчастный, уйди!

Не тебе уготована наша
Всепрощенья святого и крови Христовой
Не скудеюще полная чаша!»

И в толпе перед ним побледнел пилигрим,

Взыскан взорами тысячеоко,
Лишь сегодня добредший в сиятельный Рим
Из страны, бесконечно далекой.

В грубый плат облачась, в путь-дорогу пустясь,

Сорок дней и ночей он постился
И, преследуем роком, шел в молчанье глубоком —
Но напрасно он в путь свой пустился.

Когда в День Покаянья раздалися рыданья,

Он со всеми мечтал о спасенье,
Но проклятье упало, и оно означало,
Что грехам его — нет отпущенья.

Грешник встал в тот же миг, безутешен и дик,

Храм покинул, не молвив ни слова,
И пустился назад, в край утесистых гряд,
В край озер, — под шотландские кровы.

Был в лице его мрак, тяжек был его шаг,

Когда брел он понуро домой —
В край, который сверкал меж утесов и скал
Ослепительной голубизной.

Но пришел пилигрим — и склонился пред ним,

В плат одетым, народ гордецов.
Таны вышли к нему, кланы вышли к нему,
Лишь вернулся на землю отцов.

Властью был наделен, был отважен, силен;

Победителем в жарком бою
Он не раз выходил — но теперь он уныл
И стыдится за доблесть свою.

Ото всех он ушел, неприкаян и зол,

Он ушел и растаял вдали —
На шотландских просторах, где в бездонных озерах
Красота повторилась земли.

О шотландские земли! Ветру вешнему внемля,

Вас шотландский поэт воспоет!
То лесистые тропы, то доверчивый ропот
Ручейка, что сквозь рощу течет.

Где в долинах нездешних краше сыщешь орешник,

Где хрустальней в горах родники,
Где поет пересмешник чище в чащах кромешных,
Где вполстолько дубы высоки?

Где бродить — наслажденье, где слова утешенья

Шепчут воздух, вода и листва?
Где закаты багряней, мох пышней на поляне,
Где дыханье во всем волшебства?

Но, отчаянью предан, там оставил свой след он,

Мрачный путник, лишь там он ступал,
Где любой ужаснется и, крестясь, отвернется, —
Там, где страшный пожар отпылал.

Это место — лихое; в замке Барндэйла, воя,

Только вьюга порою гостит,
Крыша вся сожжена, покосилась стена,
И другая — лишь чудом стоит.

Этот дом ясным днем вспыхнул жарким огнем,

Подожженный злодейской рукой,
И весь вечер пылал, и всю ночь, — а потом
Пламя смыло небесной водой.

Но никто не избег, ни один человек,

Смерти огненной в этом дому
Без торжеств похоронных… И отчаянный стон их
Пилигриму звучит потому.

Не с шотландских ли гор грянул горестный хор

Иль донесся с небес? Все равно:
На пожарище гонит злодея позор —
И другого пути не дано.

О содеянном мысли над убийцей нависли,

Память злобно послала туда,
Где пустынные стены вырастают из тлена,
Где на всем опочила Беда.

Вечным ужасом мучим и раскаяньем жгучим,

Глаз, несчастный, поднять он не смел
На руины… А глянул — и в смятенье отпрянул:
Там монах в серой рясе сидел.

«Здравствуй, брат! — Ибо так молвил Серый Монах. —

Здравствуй, милый мой брат во Христе!»
Но лорд Альберт в ответ слабо вскрикнул: «О нет!
Ты слова избираешь не те!»

«Но, помилуй Господь, ты казнишь свою плоть

И, видать, не с вчерашнего дня!
Разве ты не из Рима? Не из Ерусалима?
Почему ты стыдишься меня?»

«О, нет сил отвечать! Плоть казню я давно.

Я и вправду из Рима иду…
Но проклятье одно мне произнесено
В светлом Риме и в черном аду!»

«Не тужи, о паломник, и грехов своих темных

Не таи, но поведай их мне!
Опустись на колена и скажи откровенно
О своей сокровенной вине!»

«Темен грех мой и тяжек!.. Ты бессилен, монашек,

Мне помочь. Ведь меня, ты слыхал,
Папа римский, в чьей власти наше вечное счастье,
Проклиная, из храма изгнал!»

«Милый брат, не печалуй; сам я властью немалой

За великую скорбь наделен.
Ты гоним отовсюду, ты не веруешь в Чудо,
Но покайся — и будешь прощен!»

И паломник несчастный, начиная ужасный

Свой рассказ, зарыдал тяжело,
И Монаха рука, холодна и легка,
Опустилась ему на чело.