Многие исследователи пишут, что на самом деле Дзютэй с поэтом ещё на родине связывали очень тесные отношения, но, поселившись в доме Басё, она якобы переметнулась к его племяннику Тоину, с которым сначала сбежала от Басё в неизвестном направлении, а через какое-то время оказалась в монастыре в облике монашки. По некоторым данным Тоин исчез и не появлялся в доме Басё до тех пор, пока его уже совсем больного не привезли в дом поэта, где он и умер от туберкулёза в 33 года в дни, когда Басё был в походе. Чуть позже от туберкулёза в возрасте 42-х лет скончалась и Дзютэй, но не в монастыре, а тоже в доме Басё, и тоже, когда он находился в странствии. Узнав о её смерти, Басё только через четыре месяца написал о ней очень странный хайку:
«Кадзунарану-ми» – фраза, упоминавшаяся ещё в антологии «Кокинсю» и в «Сказании о прице Гэндзи». Очень широко трактуемое слово – от «невозможно сосчитать», «не поддающийся счёту», «не имеющий смысла подсчитывать», и в то же время – в извинениях – сожалениях, когда говорящий сетует на то, что «не оправдал возложенные на него ожидания». Тама-мацури – поминание на 50-й день умершего добрыми словами живыми родственниками, танцующими у костра вместе с духами умерших. Он же – «праздник дУхов». Мне этот хайку показался очень трудным для понимания и толкования. В японском подстрочнике я даже не нашёл вразумительного пояснения. Остаётся «фантазировать» на фоне слов:
Информация об отношениях поэта с Дзютэй и Тоином противоречива и сложена из отдельных строк писем сподвижников Басё, поэтому серьёзно рассуждать на эту тему нет смысла. Хотя любители фантазировать издали книгу «Два лика Басё» и сняли художественный фильм о романе поэта с Дзютэй-ни. Надо отметить ещё и то, что к фамилии Дзютэй с какого-то момента прибавился суффикс «ни», означающий «оставшуюся без мужа женщину старше 20-ти лет, ушедшую в монастырь и принявшую монашеский постриг». В переводах у других коллег нахожу – гетера, низменная женщина и прочее, но с таким толкованием согласиться не могу. Есть и скандальная версия переезда поэта из Канда в Фукагава – якобы сбежавшая парочка прихватила и все накопления поэта, в результате чего он вынужден был выехать из богатого района и отказаться от арендуемого у водоканала жилья. Но это всё домыслы, появившиеся оттого, что нет никаких источников для подтверждения любой похожей на правдоподобную версию странного переезда поэта. А то, что Басё действительно жалел о случившемся, я сужу по его же строкам, написанным зимним днём сразу после переезда в Фукагаву:
Пережив трудную ситуацию, Басё через какое-то время всё же прекратил затворничество благодаря поддержке и существенной материальной помощи от друзей и покровителей. Он снова занялся любимым творчеством, но уже на другой философски осмысленной основе. К тому же после резкого падения популярности «данрин хайкай» общество почувствовало потребность в умной и высокой по стилю поэзии, именно такой, какой учил Басё его наставник Китамура Кигин. Публика снова обратила внимание на классику, приверженцем которой оставался Басё и его друзья-единомышленники. Возродив традиционные ценности «рэнга хайкай» и предложив новые по форме и тематике принципы сочинительства, они организовали свой «Сёфу хайкай», наставником которого и стал Мацуо Басё. Именно в то время, погрузившись в буддийскую философию, он предлагал в стихах воспевать духовное, созерцательное, философское. И не замыкаться рамками конкурсного сочинения, а давать возможности для проявления способностей каждого из хайдзинов. Он дал понять это в приветственном хайку, обращённом к сообществу поэтов «Мино-ха», как бы благодаря их за проявления индивидуальных черт в поэтическом творчестве:
Я куст банана посадил…
Тама мацури. Поминание усопших
Здесь «оно-оно хана-но тэгара» – буквально – «у каждого цветка свой характерный вид», поэтому меня несколько удивляет самый известный перевод этого хайку: «О, сколько их на полях, но каждый цветёт по-своему. Вот высший подвиг цветка!» Звучит перевод, конечно, красиво, но «подвиг» – это уже «соавторство».