Поэзия Басё. Перевод и смысл

Хибари наку нака-но хё:ся кидзи-но коэ.

В весеннем небе высоко

Я жаворонка слышу щебетания,
А здесь ему звучат как в такт
Фазана крики подпевания.

Далее – воробей. Персонаж шутливых стихов. Есть такие хайку и у Басё. Вот несколько примеров:

Судзумэго то коэ накикавасу нэдзуми-но су.

Воробушки кричат

В гнёздышке под крышей,
А им в ответ пищат
Где-то рядом мыши.

В другом хайку Басё явно вторит своему буддийскому учителю и в шутку наделяет воробьёв способностью наслаждаться любованием цветов – «лица у воробьёв как у людей, любующихся «ханами»:

Набатакэ-ни ханами гао нару судзумэ кана.

У овощного поля с краю

Я воробьёв увидел стаю,
Неужто повод здесь собраться —
Плодов цветами любоваться.

В одном из переводов прочитал: «Грядка с овощами, воробьями залюбовался». И задумался – смысл получается ровно наоборот…

Оба хайку написаны, когда поэту было уже за сорок, поэтому создаётся ощущение, что он сочинял их для каких-нибудь детских сборников с картинками.

Соловей – символ весны, причём «угуису» – его японская разновидность, называемая у нас «камышовка». Птица весны, радости встречается в стихах о любовании цветами и ароматами, а также в любовной лирике. У Басё я вообще не нашёл любовную лирику. Отмечу два хайку, где соловей встречается в паре с ивой, как и в китайском древнем эпосе:

Угуису я янаги-но усиро ябу-но маэ.

И здесь, перед рощей,

И сзади, где ивы,
Поют соловьи,
Как их трели красивы!

Следующий хайку очень сложен для толкования. Во сне ива то ли превращается в соловья, то ли видит сон о соловье.

Угуису-о тама-ни нэмуру ка тао янаги.

Наверно, снится иве сон,

Как соловей к ней прилетел,
На ветку, что повыше, сел
И до утра ей песни пел.

Ещё очень удобный для сочинителей хайку птичий персонаж «ворона» – «карасу». С ней всегда связано что-то мрачное, неприятное, её часто упоминают, когда хотят подчеркнуть приближающийся конец сезона или даже жизни. Именно о таком контексте я размышлял, когда переводил шедевр Басё о вороне на сухой ветке. (См. глава вторая.) Мой первый вариант:

Караэда-ни карасу-но томаритару я аки-но курэ.

На ветке ворон отдыхает,

Давно мертва её кора,
Он осень взглядом провожает
И думает: «И мне пора».

Но хотя ситуация во время написания хайку была адекватна той, в которой тогда оказался поэт, я всё же решил не уходить далеко от слов оригинала и остановился на более коротком варианте перевода:

Сидит на ветке ворон,
Мертва её кора,
Он осень провожает —
Прошла её пора.

У японцев ворон абсолютно чёрный, не такой, как у нас – чёрный с серым, поэтому и его восприятие несколько отличается от нашего. В одном из хайку Басё прямо указывает – «мы ворона не любим» (ненавидим):

Хигоро никуки карасу мо юки-но асита кана.

Мы ворона не любим,

И нам он неприятен,
Но утром в снежный день
Он, как и все, опрятен!

Здесь ещё интересно и то, что «утро» у Басё звучит «асита». Не видя иероглиф, можно не задумываясь перевести как «завтра»…

И тем не менее Басё написал очень красивый хайку, в котором чувствуются нотки сочувствия птице-изгою:

Табигарасу фурусу ва умэ-ни нарикэри.

Ворон-скиталец, время прошло,

Гнездо твое старое совсем заросло,
Пышные сливы теперь здесь цветут,
Бывших жильцов в этом доме не ждут…

Басё сочинил этот хайку, когда вернулся в родной уезд Ига и был удивлён – всё очень сильно изменилось. В тот момент он почувствовал себя в родительском доме чужим – вороном-скитальцем. «Та-би-га-ра-су» – ворон-скиталец – фактически готовый поэтический образ из пяти слогов, поэтому в таком сочетании встречается даже чаще, чем просто «карасу» – ворон (а).

Следующий персонаж стихов – дятел – «кицуцуки». У Басё он просто «птица-разрушитель» и в его хайку встречается довольно редко. Но толкования и переводы так и не дают представления, что же всё-таки хотел сказать Басё, используя образ этой вполне симпатичной, упорной и упрямой птицы в одном из очень известных хайку:

Кицуцуки мо ио ва ябурадзу нацукодати.