Поэзия и поэтика города

Фотоработы Воробейчика воплотили как своеобразный угол зрения автора, так и цельный образ еврейского города — точнее, одной, Еврейской улицы этого города, на которую спроецирован весь Вильно. Все это близко Шнеуру столкновением контрастов и противоречий (и формальных — черно-белые снимки, — и содержательных). Художественными средствами фотохудожника стали свет и тень, элементы коллажа и «сдвиги» в размещении визуального материала. Свое эссе, предваряющее книгу, Шнеур назвал «Свет и тень Еврейской улицы». Композицию фотоматериала он определил как режиссуру драмы. «Трепещущие тени на грани традиционного прошлого и современности… Освещенный, сумеречный, темный. Изменение угла зрения, света — и видимое меняется совершенно. В смене разных оттенков света и тени появляются древние потолочные арки, оконные решетки подвалов; крыши, вход в лавку, тихие уголки и рыночная толпа. Лица старые и юные» (4). Важным и ценным он считает то, что Воробейчик запечатлел будничную жизнь улицы, скрытую от чужих глаз «в час сумерек», когда выходят жители из своих «укрытий» в поисках заработка, «добывают гроши, сватают дочерей, женятся, плачут, пляшут, рожают и вскармливают…» (6). Отметил поэт в этих фотографиях и «древний страх», живущий даже «в эпоху электричества и аэропланов» (6). Однако при этом увидел и неразрывную цепь поколений: «Нить тянется от Масады — последней крепости евреев — до Еврейской улицы в Вильне. Только там шла война с оружием в руках, а здесь — мирная война. Война духа» (6). Упоминание Масады — крепости на берегу Мертвого моря, последнего оплота евреев во время антиримского восстания 66–73 гг. (Иудейской войны), ставшей в ивритской поэзии символом еврейства, Земли Израиля[311], — создает образ последнего прибежища. Не случайно автор «Вильны» включил в эссе и небольшие отрывки из своей поэмы, легко вступающие в широкое взаимодействие со всем материалом.

Уже после Второй мировой войны Шнеур вернется к воспоминаниям о своем виленском периоде, о работе в газете «ha-Zman», о людях, воссоздаст атмосферу города того времени и приоткроет тайны творчества. «Как глубока Вильна, как таинственна

Еврейская улица! Каждый человек, обладающий острым взглядом и имеющий душу, черпает из этого источника, а источник все не иссякает» (3). При всех отсылках к архетипу города (Иерусалиму) у Залмана Шнеура описан не город вообще, а именно Вильно, запечатленный в определенный исторический момент и одновременно занимающий свое место во всей исторической цепи.

3. Вилнэ в поэзии на идиш

Есть произведения, посвященные Вильно, и в литературе на идиш того же времени, 1920-х — начала 1930-х годов; создавались они почти исключительно в самом этом городе или в Литве. Издавались литературные иллюстрированные альманахи на идиш, как, например, вышедший в 1925 г. «Еврейский Вилнэ в слове и образе» («Yidishe Vilne in wort un bild»)[312]. Можно отметить в этой связи, что литературный альманах является виленским «жанром», еще с конца 1830—1840-х годов, с польских «новогодников» (noworoczników). Это, как правило, сборники произведений местных литераторов (очень разных по уровню), в них обязательно присутствует региональная же тематика, что создает ощущение домашности, дружеской непосредственности.

Одно из характерных для альманаха произведений о городе — поэма Элияху Гольдшмидта (1882–1941?), известного деятеля культуры того времени, «К Вилнэ» («Zu Vilne», написана в 1921 г.). Это взволнованный монолог, главным лейтмотивом которого становится первая строка: «Как дорог мне и как любим ты, Вилнэ!»[313] Поэма состоит из двух примерно равных частей. Первая является как бы предысторией:

Еще в моем маленьком штетле
В раннем детстве,
Прежде чем я тебя узнал,
Я был в тебя влюблен,
Как юный фантазер испанский,
В сказочную принцессу.
Едва умея читать,
Я видел твое прекрасное имя
В святых книгах,
И моя душа
Тянулась к тебе,
Как потерявшееся дитя к матери…

(5)

Дальше рассказ, довольно типичный, о нужде, труде и горестях, даже аресте, выпадавших на долю молодых местечковых евреев в большом городе (6), о том, что переменились все планы и любимый город ставит новые цели (7). Хотя обо всех проблемах говорится несколько многословно, они не конкретизированы, а представлены в общем виде: собственно, все это могло происходить и в других городах. Главным итогом здесь становятся слова «я принимал все с любовью» (7) и неутраченные надежды.