Поэзия кошмаров и ужаса

Другие писатели чувствуют, что, пожалуй, читатель не поверит им, если они изобразят ему шабаш, происходящий при свете XIX века, и переносят поэтому действие в первобытную среду.

В упомянутом романе Хаггарда «She» («Она») встречается сцена, где пещерные люди кружатся в дикой пляске. Вдруг с одной из участниц случается странный припадок. Она бьется в конвульсиях с громким криком: «Дайте мне черного козла». Убивают животное, дают ей пить его горячую кровь, и ведьма постепенно успокаивается[181].

В одном из рассказов Эверса («Die Mamaloi») туземцы острова Гаити устраивают кровавые оргии в честь дьявола. Председательницей шабаша является молодая ведьма-красавица. Она приносит дьяволу в жертву живого ребенка и, как она сама, так и вся толпа опьяняются его горячей кровью.

Сойдясь с христианином, став матерью, она отказывается впредь исполнять свою прежнюю роль, но, запуганная колдунами, снова становится во главе шабаша и приносит на этот раз дьяволу в жертву – собственного ребенка.

А Гюйсманс, тот уже прямо переносит шабаш в наши дни.

В романе «Бездна» мадам Шантелув приводит писателя Дюрталя на черную мессу, устраиваемую каноником Докром, и видит Дюрталь:

«Одна из присутствующих кинулась плашмя на землю и загребает ногами, другая вдруг, страшно скосив глаза, закудахтала, потом, потеряв голос, оцепенела с открытым ртом», и т. д.

Так снова ожил при свете XIX в., в эпоху торжествующего просвещения, нелепо-страшный предрассудок былых, невежественных времен и, разумеется, только наличность социально-психологических факторов существенной важности может объяснить нам это возрождение старых дьявольских ликов и кошмарных картин.

Если между женщиной и мужчиной существует ничем не устранимый стихийный антагонизм, если женщина не более как зверь, или суккуб, или ведьма, то ясно, что и самое половое чувство должно стать источником мрачного пригнетающего ужаса.

Любовь становится сексуальным кошмаром.

В романе Лемоннье «L’homme en amour» герой – человек нервный, чувствительный, неуравновешенный, пассивный, – склонен смотреть на женщину, как на зверя. Если в нем сложилось такое убеждение, то некоторую роль в этом сыграли и произведения новейших писателей – Бодлера, Барбе д’Оревильи и др., изображавших женщину как «золотую муху навозной кучи мира», как «обезумевшую пчелку, кидающуюся в погоню за самцами», как «ненасытного спрута, всасывающего в себя мужчин, совершая работу истребления».

И женщина стала в его глазах «зверем со знаками зверя на теле», со «звериной, пожирающей и лязгающей пастью».

Нетрудно предвидеть, во что должна при таких условиях превратиться любовь. Возлюбленная его надевает на лицо маску – символ ее звериной сущности, знак ее «звериной власти», распускает свои волосы и закутывается в их пряди, точно в «звериную шкуру», а его начинает терзать «изнуряющий зной», словно «шпанские мухи» гложут его кости, и ядовитое пламя пронизывает его ужасной болью…

«Тяжелый чад мака, дурман гашиша подавляли меня, как видения мрачной преисподней, как тяжелый и обезличивающий кошмар».

И незаметно любовь становится оргией «звериного смешения», как она изображена на фронтонах старых готических соборов, построенных в Средние века, превращается в дикую оргию, обдающую «безумием и ужасом».

Люди со свиными лицами и обезьяньими рожами сплетаются в один страшный, отвратительный хоровод демонов, охваченных эротическим безумием.

Сексуальным кошмаром завершается и «Сад пыток» Мирбо.

Выйдя из ада мук и казней, спутник Клары очутился в комнате, зловеще озаренной красным светом.

Посреди комнаты высится огромный идол – олицетворение полового чувства. В красном освещении глаза каменного изваяния, сделанные из нефрита, светятся «дьявольским выражением». А вокруг идола безумствует оргия дикого сладострастия, «валяются груды безумно сжимающих друг друга и сливающихся тел».

«И понял я в эту страшную минуту, – говорит герой Мирбо, – что в сладострастии таится самый мрачный, самый скорбный из всех ужасов».

В сексуальный кошмар превращается половая любовь и в романе Пшибышевского «De ргоfundis».

Перед взором охваченного ужасом и безумием поэта проносится эротическая фантасмагория.

Он видит «шествие тысячной толпы, которую гонит бешенный экстаз разрушения под небом, дышащем огнем и чумой». Он видит, как «души людей извиваются и подергиваются в адской виттовой пляске жизни». Он видит «спины, исполосованные ремнями и железными прутами», видит все человечество «беснующимся», видит «восторг безумия в его озверевших глазах».

И вдруг ему кажется, будто около него какая-то женщина – не то суккуб, не то вампир, – и она оплетает его тело своими членами. Он задыхается.

«И снова он слышит, как приближается шествие осужденных и безумных, как оно вьется и клубится, словно спутанный ком рук, ног и тел, которые кусаются, разрывают друг друга разъяренными кулаками, толкают и отрываются один от другого с адскими мучениями и не могут оторваться».