Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

Луна над домами. Тебе и луны не дано.
У нас уже лето. Но это тебе всё равно.

Построили дом, выпекают хлеба и поют.

Но что для тебя этот бренный и бедный уют!

И солнца восход пред твоей темнотой — суета.

Ты жил, сколько мог, а дальнейшее — длится всегда.

Вовеки не будет ни трав, ни дождя, ни огня,

ни брата, ни матери и никого никогда.

Когда бы камням втолковать череду твоих дней —

взлетел бы орел, ужаснувшись рыданью камней.

Покинутый всеми, зачем ты взываешь ко мне:

«О, если б в Чегеме, в его каменистой земле!»

Деревьям и скалам известно, что птичья беда —

не гибель, а гибель вдали от родного гнезда.

Прости, что я плакал слезами деревьев и скал,

прости, что ни деревом и ни скалою не стал.

Прости, что ты раньше. Прости, что при чуждой заре.

Прости, что я позже. Прости, что в родимой земле.

Чтоб зренье не тратить на всё, что не скорбь о тебе,

глаза прикрываю и слепо иду по тропе.

Ты — птицы беднее. Ты не дотянул до гнезда.

Ты нищ, словно камень, упавший туда, где вода.

Как дым одичавший на месте былого жилья,

как пепел пожара — печаль по тебе тяжела!..

1970

«Сказали мне люди: „Поэт — кто велик“…»

Сказали мне люди: «Поэт — кто велик,
иначе впустую потрачена му

ка.Вели нам — и сделаем, как повелишь!»
Куда там! Ни мысли, ни слова, ни звука.

Любая строка — это путь муравья,

истершего горб о невидимость ноши.
Рука добывала и в клочья рвала
непостижимые формулы ночи.

Сказали мне люди: «Учи нас уму!»

Я б раньше детей научил непременно,
да где мне! Догадка: неужто умру? —
влечет не учить, а любить непомерно.

Ни знанья, ни мудрости мне не дано.

Так дни проходили и ночи чернели.
Но знал я: что мне разгадать мудрено, —не мудрствуя, ведает пахарь в Чегеме.

Блажен грамотей, не попавший впросак

и не удрученный сомненьем напрасным.
Я был опрометчив, но всё же не так,
чтоб это блаженство накликать на разум.

1970

Белла Ахмадулина. Речь и речь нерасторжимы…Избранные стихотворения и статьи

СТИХОТВОРЕНИЕ, ПОДЛЕЖАЩЕЕ ПЕРЕВОДУ [204]

Стихотворение, подлежащее переводу, проживает сложную, трёхкратную жизнь. Оно полнокровно существует на родном языке и потом как будто умирает в подстрочнике. Лишенное прежней стройности и музыки, оно кажется немым, бездыханным. И это — самый опасный, самый тревожный момент в судьбе стихотворения. Как поступит с ним переводчик? Сумеет ли он воскресить его, даровать ему новую жизнь, не менее щедрую и звучную, или так и оставит его неодушевлённым?

Мне всегда казалось, что в подстрочном переводе есть что-то обнаженное, беззащитное. Он — как дитя, оставленное без родительского присмотра. Теперь от переводчика, человека постороннего, зависит: усыновить ли это дитя, вдохнуть ли в него всю свою нежность и заботу, или так и оставить его убогой сиротой в чужом языке. Поэтому я думаю, что перевод — это проявление огромного доверия двух поэтов, где один из них приобщает другого к своей сокровенной тайне, И тому, другому, нужно иметь много деликатности, проницательности и фантазии, чтобы по контурам подстрочника восстановить действительный облик стихотворения, подобно тому, как учёный восстанавливает по черепу черты прекрасного древнего лица.