Поэзия Серебряного века (Сборник)

Сладко умереть
на поле битвы
при свисте стрел и копий,
когда звучит труба
и солнце светит,
в полдень,
умирая для славы отчизны
и слыша вокруг:
“Прощай, герой!”
Сладко умереть
маститым старцем
в том же доме,
на той же кровати,
где родились и умерли деды,
окруженным детьми,
ставшими уже мужами,
и слыша вокруг:
“Прощай, отец!”
Но еще слаще,
еще мудрее,
истративши все именье,
продавши последнюю мельницу
для той,
которую завтра забыл бы,
вернувшись
после веселой прогулки
в уже проданный дом,
поужинать
и, прочитав рассказ Апулея
в сто первый раз,
в теплой душистой ванне,
не слыша никаких прощаний,
открыть себе жилы;
и чтоб в длинное окно у потолка
пахло левкоями,
светила заря,
и вдалеке были слышны флейты.

1904?–1905

* * *

Окна неясны очертанья…
Тепло и нега… сумрак… тишь…
Во сне ль сбываются мечтанья?
Ты рядом, близко, здесь лежишь.

Рукою обнимая тело,

Я чувствую: не сон, не сон…
Сомнений горечь отлетела,
Мне снова ясен небосклон.

О долгие часы лобзаний,

Объятий сладостных и нег!
Каких нам больше указаний?
О время, укроти свой бег!

Пусть счастья голубая птица

Не улетит во время сна,
Пусть этот сумрак вечно длится
В разрезе смутного окна.

Март – май 1911

* * *

Смирись, о сердце, не ропщи:
Покорный камень не пытает,
Куда летит он из пращи,
И вешний снег бездумно тает.
Стрела не спросит, почему
Ее отравой напоили;
И немы сердцу моему
Мои ль желания, твои ли.
Какую камень цель найдет?
Врагу иль другу смерть даруя,
Иль праздным на поле падет —
Всё с равной радостью беру я.
То – воля мудрого стрелка,
Плавильщика снегов упорных,
А рана? рана – не жалка
Для этих глаз, ему покорных.

Февраль – май 1911

* * *

Ветер с моря тучи гонит,
В засиявшей синеве
Облак рвется, облак тонет,
Отражаяся в Неве.

Словно вздыбив белых коней,

Заскакали трубачи.
Взмылясь бешеной погоней,
Треплют гривы космачи.

Пусть несутся в буйных клочьях

По эмали голубой,
О весенних полномочьях
Звонкою трубя трубой.

Февраль—май 1911

* * *

Какая-то лень недели кроет,
Замедляют заботы легкий миг, —
Но сердце молится, сердце строит:
Оно у нас плотник, не гробовщик.
Веселый плотник сколотит терем.
Светлый тес – не холодный гранит.
Пускай нам кажется, что мы не верим:
Оно за нас верит и нас хранит.

Оно все торопится, бьется под спудом,

А мы – будто мертвые: без мыслей, без снов…
Но вдруг проснемся пред собственным чудом:
Ведь мы всё спали, а терем готов.
Но что это, Боже? Не бьется ль тише?
Со страхом к сердцу прижалась рука…
Плотник, ведь ты не достроил крыши,
Не посадил на нее конька!

1916

Максимилиан Волошин

(1877–1932)