Поэзия Серебряного века

Начало литературной деятельности Сергея Михайловича Третьякова тесно связано с московскими эгофутуристами. Его первые стихи опубликованы в альманахах группы “Мезонин поэзии”. Там же подготовлена его первая книга, вышедшая лишь несколько лет спустя на Дальнем Востоке (1919), куда Третьяков уехал, скрываясь от призыва в армию. Во Владивостоке он вместе с Асеевым и другими футуристами создал группу “Творчество”, ориентированную на революционную тематику. Поэзии Третьякова свойственны экспериментальность, схематизм, лаконизм. В поздних его стихах чувствуется подчеркнутый антиэстетизм.

В 1922 г. он возвращается в Москву, сближается с Маяковским и принимает активное участие в разработке теоретической программы ЛЕФа. Это изменяет направленность его творчества. В частности, пропагандируемая им “литература факта” ведет его к работе над агитстихами и пьесами для театра Пролеткульта. В дальнейшем Третьяков переключается на прозу: пишет очерки, киносценарии, путевые заметки. В конце 1930-х годов он был незаконно репрессирован.

Первоснег

Город в нижнем белье.
Мелки положены на подоконники.
Хрупкие листья червонцами на горностаевое боа.
Коньки в шкафу зазвякали.
Голубь извне к стеклу жмется.
А глаза у него морозно-оранжевые.

1913

Восковая свеча

Со святыми упокой!
Кадило воздух проломило.
Вместо лиц платки носовые.
Шарят горбатые люди.
Исайя ликуй!
Пей, пей, пена перельется!
Полем пахнет.

1913

Веер

Вея Пестрея,
В крае Страдая
Пьяных В павлиньих кружанах,
Маев, Тепло горностаев
Пойте Раскройте, закройте,
Явно Чтоб плавно
Пейте На флейте
Юно Разбрызгались луны,
Яд! Что в окнах плескучих стоят.

1913

* * *

Зафонарело слишком скоро.
Октябрь взошел на календарь.
Иду в чуть-чуть холодный город
И примороженную гарь.
Там у корней восьмиэтажий
Я буду стынуть у витрин
И мелкий стрекот экипажей
Мне отстучит стихи былин.
Я буду схватывать, как ветер,
Мельканья взглядов и ресниц,
А провода спрядутся в сети
Стально-дрожащих верениц.
Мне будут щелкать в глаз рекламы
Свои названья и цвета
И в смене шороха и гама
Родится новая мечта.
И врежется лицо шофера,
И присталь взора без огня,
И дрожь беззвучного опора,
Чуть не задевшая меня.

(1913)

* * *

Мы строим клетчатый бетонный остов.
С паучьей ловкостью сплетаем рельсы.
Усните, слабые, в земле погостов,
И око сильного взглянуть осмелься!
Мы стекла льдистые отлили окнам,
В земле и в воздухе мы тянет провод.
Здесь дым спиралится девичьим локоном.
Быть островзглядными – наш первый довод.
Нам – день сегодняшний, а вам – вчерашний.
Нам – своеволие, момент момента,
Мы режем лопасти, взвиваем башни,
Под нами нервная стальная лента.
Швыряем на землю былые вычески.
Бугристый череп наш – на гребне мига.
Нам будет музыкой звяк металлический,
А капельмейстером – хотенье сдвига.
В висках обтянутых – толчки артерий…
Инстинкт движения… Скрутились спицы…
Все ритмы вдребезги… И настежь двери…
И настоящее уже лишь снится. —

1913

Лифт