Поэзия социалистических стран Европы

С утра вам несут телеграммы,
и письма заполнили дом,
и все телефоны трезвонят…

О нет, ничего не случилось,

лишь я непрерывно звоню,
чтоб все возвратить и поправить.
Мне сразу поверили всюду -
на почте и на телеграфе,
что шлю миллионы приветов,
молю, заклинаю тебя:
не надо сердиться, не надо,
вот это действительно важно,
меня это сводит с ума.
Тебя я люблю безгранично.
Оставь все по-прежнему, друг,-
пусть в ванной вода полыхает,
пусть кухня наполнится газом,
пусть зеркало кружится в спальне…
Скорее ко мне приезжай
па тихую нашу равнину!
У поезда будет тебя дожидаться
семерка коней вороных,
и каждый со звездочкой белой во лбу.
Весною жасмин зацветет
и с персиков будет пыльца осыпаться
нежней твоей пудры.

Спеши, на углу уже вечер сигналит,

как старый подержанный автомобиль.
В тот самый час городское солнце
потертой, заигранною пластинкой
скрывается за горизонтом, а наше
пылает начищенною сковородкой,
и чуть лишь коснется до края равнины,
как сразу все звуки становятся звонче.
Услышишь, как бык допевает в хлеву
рыдающим басом свое интермеццо.
Равнина стихает, готовясь уснуть.
Вот время сниманья сапог,
и топот в округе, как на параде.
Здесь в доме любом – здоровые парни.
И звуку есть где разбежаться,
попробуй лишь выключить радио -
и услышишь чужие сны.

А снится вот что:

стекло,
металл,
и камни,
и ласка в касаниях рук,
и стук в окно,
и сиянье улыбки
мгновенной, которую ждал всегда,
и снится такое, что высказать трудно,
какая-то сказка и просто снегурка…
Мне снится, что ты к моему плечу
склоняешься милой своей головкой,
и взгляд мой тонет в твоих зрачках,
и что-то нам снится, спится…
Темно, как у фокусника в цилиндре,
но выверни этот цилиндр наизнанку,
и ночь становится днем…

Я понял, что сон осязаем.

Нервные пальцы антенн трогают темноту.
Новые домики рысью несутся к деревне.
Утро настанет нагретое, как танцевальный зал п
осле лихой вечеринки.

В небе кружится ворона, как вентилятор,

в поле колосья литые пригнулись к земле
от потрясенья, услышав по радио весть:
«Все на жатву!»

Вмиг опустела деревня, как выдутая скорлупка.

Только старуха одна сидит, напевает:
«Уж я сеяла мучицу
сквозь дырявую тряпицу…»
Бабушка наша – слепая.
Когда-то дояркой была в имении Герца.
Молилась, чтоб жить ей подольше, полегче бы умереть.

А жизнь огрела ее кнутом, ей все еще больно.

Старуха даже не знает, что это была за жизнь.
Не помнит, как внуков зовут,
пугается громкого слова.
Ей вечер приносит бензинный чужой перегар.
И только земля, если тронуть рукою, все та же,
все так же добра и понятна она, как тогда.
Ни платьица из крепдешина, ни косы, ни шестнадцати лет,
но поле осталось, лишь дышит все жарче и громче,
и осень, как прежде,- пора лиловых дождей,
и сливы тяжелыми каплями падают наземь.

Земля отплодоносила, ей нечего больше сказать.

Она засыпает, натягивая ватник.

А в утро святого Мартина

выпадет первый снег.