Поэзия (Учебник)

    «ЛЕДИ ГАМИЛЬТОН

»

Я помню год сорок четвертый,

На Сретенке кино «Уран».
Я там сидел сеанс несчетный,
C утра, пробившись на таран.
В фойе концерт спешил к финалу,
Гальюн досматривал мильтон,
И наконец-то возникала
История про Гамильтон.
Она была простой девицей,
Но вознеслась от красоты,
И арапчонок меднолицый
Ей чистил райские плоды.
Супруг ее — старик приличный,
С таким и выйти — не в укор,
Служил по части заграничной —
Но появился военмор.
А в это время Бонапарта
Взошла зловещая звезда,
Он с Богом был запанибрата,
За ним горели города.
Но военмор сказал: «Довольно,
Британия, морями правь!»
И одноглазый, малахольный
Наперекор пустился вплавь.
Они сошлись при Трафальгаре,
Авантюрист и Альбион,
Охват французы проморгали,
И проиграл Наполеон.
А тот убит последним залпом,
Спит в палисандровом гробу.
О как рыдал я вместе с залом,
Как я закусывал губу!
А леди стала побирушкой
В трактирах выпивать всерьез.
И зал с понятливостью русской
Беде сочувствовал до слез.
И говорил мне однорукий,
Интеллигентный инвалид —
Вот как сейчас — с тоской и мукой —
Я слушаю, он говорит:
«Война пройдет. Что было — было.
Герою честь и мавзолей.
Вдова не заключает мира.
И нет пощады только ей». [260]

Шамшад Абдуллаев, 1957

ЗАБЫТЫЙ ФИЛЬМ ДВАДЦАТЫХ ГОДОВ

В довершение ко всему, летнее пламя.

                            Ни дерева, ни дощатого навеса:
только белая стена, залитая огнем, — под нею дуреет
желтый, худосочный кот (он казался бы мертвым,
если б не пугающая обдуманность его позы). Какая
пустынная округа, пронизанная солнцем! Возможно,
опасная пустынность? На пыльной,
неверной поверхности земли, на глянцевитых камешках,
на известковых приступках стены
солнце расплавило насекомых — везде по-разному.
Трое юнцов, словно фигуры из другой картины,
появляются справа. Не их ли мы ждали?
Несмотря на жесткость их поступи, они вряд ли оставят
царапины на трогательной хрупкости
захватанной пленки. Несчастная пленка. Однако
ничто не лопнет, не разорвется: мир существует,
пока что-то движет юнцами, и они движут нами,
когда мы следим, как они бредут, пересекая
пейзаж и озираясь изредка. Они безразличны
к ландшафту, к следам запустения — словно
лишь безразличие может
сохранить их достоинство. Хотел бы я иметь
их спокойную пристальность и серые
францисканские сандалии. Так ли существенно,
что это — «Местность близ реки Арно», как гласит
надпись над верхней тесемкой немого кадра?
Куда важнее, что теперь
мы учимся видеть вне нас, где необретенное уже утрачено. [2]

Александр Скидан, 1965