Поэзия зла

Я не ошиблась. Здесь в самом деле что-то прощупывается. Адреналин захлестывает, и я снова набираю Эвана.

– Жертва не одна. Их две.

– Две?

– Да. И обе брали одну и ту же книгу. Достаньте мне ордер.

– Попробую пробить.

Я обрываю связь. Или он обрывает. Неважно. Мне нужен ордер, и именно сейчас.

Встав, возвращаю книги на полку, собираю вещички и спешу вниз к машине. Едва сев за руль, набираю Лэнга:

– У моего деда день рождения. Ты приглашен. И надо поговорить.

– А тортик будет?

Я закатываю глаза и даю отбой.

Глава 104

Едва я откладываю трубку, как меня осеняет, и я снова ему перезваниваю:

– Лэнг, будет тебе торт. Пропустить эту вечеринку я не могу: не хочу подводить дедулю. Но есть одно «но»: я в цейтноте.

– Что делается и что именно нужно сделать?

– А вот что. Библиотека закрывается раньше, чем я успеваю с вечеринки. И уважение к деду не позволяет мне с нее спешить. Между тем нам в библиотеке позарез нужны записи с камер наблюдения. Добудь их и высматривай на кадрах любого, кто может быть у нас под колпаком или же часто посещает раздел поэзии. Я нашла вот что: и Ава, и жертва из Браунсвилла, которая ходила здесь в школу, отметились в карточке формуляра одной и той же книги стихов, где звучит тема суда.

– Сейчас же туда отправляюсь. Позвоню, как только заполучу записи.

Мы заканчиваем разговор, и я лихорадочно соображаю. Преступником может быть кто-то, кого мы даже не рассматривали. Скорее всего, кто-нибудь, кого мы даже не держим в поле зрения. Я набираю Чака и сообщаю последние новости, доводя до него, насколько важным стало исследование, которое он в данный момент осуществляет.

Через четверть часа я подъезжаю к дому престарелых Джорджтауна, в паре километров от тех мест, где прошло мое детство. Как раз когда я паркуюсь, звонит мой мобильный. На дисплее номер Лэнга.

– Что-то есть? – с ходу спрашиваю я.

– Здешний персонал вызвал своего спеца из секьюрити. Он сейчас в пути, чтобы мне помогать.

– Наш убийца может быть…

– Сотрудником службы безопасности. Я знаю. Занимаюсь этим вопросом.

Поскольку мама не знает, что я вернулась в правоохранительные органы, оружие и значок я с себя снимаю. В доме престарелых меня препровождают в рекреацию. Там вовсю идет гулянье с воздушными шарами и серпантином, тортами и смехом. Танцуют под буги-вуги все, кто может, – и обитатели, и гости, и дедушка с бабушкой. Я захожу с задорной улыбкой, а мне навстречу выскакивает мама и обнимает меня. Весь следующий час я вся в родне и веселье. Мы едим торт, и я рядом с дедулей подпеваю старым хитам пятидесятых (как меня звать, он, видите ли, не помнит, но слова песенок знает наизусть).

В разгар гуляния Лэнг шлет эсэмэску, что готовится отсматривать материал за истекшие полгода. Для этого он едет обратно в участок, где просмотром заниматься удобнее, а под боком есть помощь. Зная, что все в надежных руках, я позволяю себе расслабиться и возвращаюсь на вечеринку. Еще через два часа сижу в комнате дедушки: именинник отдыхает, а я болтаю с мамой и бабушкой Кэрол.

Они беспечно смеются, и я диву даюсь, насколько близки бабушка с мамой, хотя они и не кровные родственники. В свое время дедушка усыновил моего отца, а бабушка Кэрол – жена деда вот уже полвека – тоже не приходится маме кровной родственницей. Тем не менее, когда я была подростком, они переехали к нам, и моя мама была единственной, кто о них заботился. Душевно она была к ним ближе, чем за все время мой отец. Может, потому, что в детстве она сама лишилась родителей. Или из-за того, что перепады отцова настроения с их переездом к нам оказались обузданы.

– Как я рада, что ты приехала, родная, – говорит мама, тепло сжимая мне ладонь.

– Ты-то, наверное, думаешь, он не знает, что это ты. – Бабушка с улыбкой кивает. – А мне вот кажется, что знает.

Я улыбаюсь и легонько сжимаю ей руку. Добрая женщина, которая все еще красит свои седины в каштановый цвет и любит возиться на кухне. Дедуля обожает ее выпечку. Сложно даже представить, насколько ей тяжко сознавать его полное беспамятство касательно их совместной жизни.

– Я тоскую по тем дням, когда мы с дедулей слушали джаз и говорили о поэзии.

– Я кое-что вспомнила, моя милая, – говорит бабушка. – У твоей мамы на чердаке хранятся все его старые альбомы с поэзией и пластинки джаза. Если хочешь, все они твои.

Я сажусь прямее.

– Правда?

– Правда. – Бабушка благодушно кивает. – Бери их. Пользуйся в свое удовольствие. Дедушка был бы только рад.

Мысль о том, что в этих воспоминаниях может вскрыться нечто, способное послужить триггером для раскрытия дела, заставляет меня подняться на ноги.

– Я еду туда прямо сейчас.

Мать ловит меня за руку.

– О боже! Ты ведь работаешь над тем делом, о котором везде ходит разговор… Поэт, кажется?

– Мама…

– Но я-то думала, ты уволилась?

Тон матери резкий, даже обличающий.

– Я – консультант ФБР. Нам нужно обязательно схватить этого типа.

– Но на пресс-конференции вроде говорилось, что убийца изолирован и никакой опасности для населения нет. Или я что-то путаю?

Резкость в голосе уже отсутствует, но возвращается беспокойство.

Я холодно смотрю перед собой.