Погибель Империи. Наша история. 1941–1964. На пике

«На мой взгляд, можно было повременить с ликвидацией окруженной немецкой группировки в Пруссии и ускорить развязку на берлинском направлении».

То есть Рокоссовский считает: если бы не неожиданное решение Сталина, то наступление на Берлин в феврале 45-го было бы делом реальным. Но Рокоссовский рассуждает как военный, а Сталин как политик: он столбит Восточную Пруссию. Ослабленному фронту Рокоссовского, раздвоенному Сталиным, уже трудно прикрывать Жукова с севера. Когда Жуков говорит, что чувствует немецкую угрозу с севера, он говорит правду. Но он не указывает или не задумывается о том, отчего возникла эта угроза. А возникла она оттого, что Сталина в тот момент больше интересовала Ялта, чем Берлин.

Кроме того, в преддверии Ялтинской конференции Сталин решает излишне не пугать союзников, прежде всего Рузвельта, мощью Красной армии и потому в тот момент не торопится со взятием Берлина. Таким образом, по совокупности соображений Сталин отказывает Жукову в возможности броска на Берлин в феврале 45-го и тем возлагает на душу Жукова тяжелый грех. В апреле, когда немцы укрепят оборону Берлина, штурм города потребует огромных жертв. И Жуков эти жертвы принесет.

7 марта 1945 года Сталин вызывает Жукова в Москву. Принимает его на даче.

Рассказывает Жукову о Ялтинской конференции.

Жуков пишет: «Я понял, что он остался доволен ее результатами». Зоны оккупации Германии в принципе согласованы. Принято решение о получении репараций. Решен вопрос о границе Польши. Согласованы условия, при которых Советский Союз вступит в войну против Японии на стороне союзников.

Жуков пишет:

«Верховный сказал: „Идемте разомнемся немного, а то я что-то закис”. Во всем его облике, в движениях и разговоре чувствовалась большая физическая усталость. За четырехлетний период войны Сталин основательно переутомился. Это не могло не отразиться на его нервной системе».

Через двадцать лет в частном разговоре с писательницей и военным переводчиком 1-го Белорусского фронта Еленой Ржевской Жуков скажет конкретней: «После войны он был болен. Сталин сам мне говорил: „Я даже своей тени боюсь”».

Маршал Жуков рассказывает Елене Ржевской: «Я как-то ехал со Сталиным. Стекла в машине вот такие, сантиметров десять. Впереди сел начальник личной охраны Сталина генерал Власик. Сталин указал мне, чтобы я сел на заднее сиденье». В машине три ряда сидений. Так и ехали: впереди Власик, за ним Сталин, за Сталиным – Жуков. Жуков потом спросил у Власика: «Почему он меня туда посадил?» Власик ответил: «А это он всегда так. Если будут спереди стрелять – в меня попадут. А если сзади, то в вас». Таков Сталин.

А Жуков на своем месте, на фронте, бьет по лицу кожаными перчатками начальника штаба армии генерал-лейтенанта, а тот стоит перед ним навытяжку. Но тот же Жуков 4 декабря 1941 года, в самый критический момент войны, в телефонном разговоре скажет Сталину, что ему, Жукову, лучше знать, как поступать на фронте, а это в Кремле можно играть в оловянных солдатиков.

И в завершение разговора выпустит в Сталина обойму матерной брани и бросит трубку. И Сталин стерпит.

И тот же Жуков накануне войны, будучи начальником Генштаба, весной и летом 41-го вслед за Сталиным не желал реагировать на информацию о неотвратимости нападения на СССР.

Потом, через 20 лет после войны, Жуков в воспоминаниях напишет, что не стремится «снять с себя долю ответственности за упущения того периода».

Встреча Сталина, Черчилля и Рузвельта в Ялте закончилась 11 февраля. 13 и 14 февраля союзники бомбят Дрезден. Была информация, что через Дрезден будут перебрасываться немецкие танковые части. Потом информация не подтвердилась. Американцы предлагают отказаться от бомбардировки. Англичане решение не отменяют. В Дрездене погибает 135 тысяч человек мирного населения. Это сравнимо с последствиями атомной бомбардировки Хиросимы, которая будет в том же 1945 году. Дрезден – хрестоматийный пример уничтожения гражданского населения на территории Германии. Есть примеры не хрестоматийные. Как со стороны союзников, так и с нашей стороны. Американский писатель Джон Дос Пасос после войны вспоминает слова некоего майора армии США: «Многие нормальные американские семьи пришли бы в ужас, если бы они узнали, с какой полнейшей безучастностью ко всему человеческому «наши парни» вели себя здесь. И наша армия, и британская армия внесли свою роль в грабежи и изнасилования. Хотя эти преступления не являются характерными для наших войск, однако их процент достаточно велик, чтобы дать нашей армии зловещую репутацию, так что мы тоже можем считаться армией насильников».