Погибшее открытие

Здесь в холодном величии красовались только геометрические тела из гипса, картона и проволоки, да алебастровый Евдоким строго поглядывал со шкафа. Лишь в полутёмном углу виднелась какая-то огромная сложная машина с красиво отполированной дверцей.

Плоскотелов, не теряя времени, рассадил учеников и продолжал свой урок.

— Итак, господа, упомянутые мною существа двух измерений, в пределах планиметрии могли бы ещё идти рука об руку с нами. Так, они, подобно нам, нашли бы, что движущаяся точка описывает линию. Вот так приблизительно…

Плоскотелов быстро вынул из шкафа блестящую точку и, подержав её с минуту на руке, подбросил на воздух. Точка вытянулась в блестящую линию.

— Движущаяся же линия образует плоскость, которая для людей двух измерений составит весь их мир.

Плоскотелов дал лёгонький щелчок линии, и она послушно двинулась боком вперёд, оставляя в своём движении блестящую, как золото, плоскость.

— В этом мире не очень-то разойдёшься, господа, как вы думаете?

Класс, видимо, несколько озадаченный таким непривычным для него наглядным обучением, промычал в ответ что-то неопределённое. Двойкин же задумался над одним странным обстоятельством.

«Как же вся эта штука держится сама на воздухе, во имя всех чертей?» — формулировал он свои размышления.

Плоскотелов продолжал, всё более и более увлекаясь:

— Так как мы живём в мире трёх измерений — Двойкин заметил, что плоскость успела уже превратиться в куб, который так же, как раньше плоскость висел непонятным образом в воздухе, — то нам трудно даже представить себе, как бы мы могли существовать в плоском мире, где всё окружающее нас было бы тоже плоскими фигурами. Великий Гельмгольц… Впрочем, лучше всего наглядность! Мне удалось изобрести один прибор; я на всякий случай велел перевезти его сюда из университета на несколько дней. Вот вы видите его там в углу. Сейчас мы приступим к опыту с этим прибором. К сожалению, одновременно в опыте может участвовать только одно лицо. Поэтому попрошу желающего подвергнуться опыту первым заявить мне.

Он обвёл класс глазами. Двойкин почувствовал неожиданно дрожь самолюбивого волнения и энтузиазма между лопатками и, движимый импульсом, сильнейшим, чем само благоразумие, шагнул вперёд.

— Я желаю подвергнуться опыту, — заявил он решительным тоном и, отдав этим дань своему увлечению, тотчас же струсил.

— А это не опасно? — заговорил он, замечая на себе общие насмешливые взгляды товарищей. — Видите ли, у нас следующий урок — французский язык… И если опыт может затянуться…

— Он французскому языку не учится, — ехидно вставил ученик Благонравов, противнейшая личность в классе.

Впрочем, Плоскотелов и не слушал возражений. Едва взглянув на Двойкина, он открыл дверцу машины и решительно подтолкнул его в какую-то узкую тёмную камеру.

— Вот вы и познакомьтесь поближе с планиметрией для того, чтобы лучше усвоить переход к стереометрии, — сказал Плоскотелов голосом, в котором Двойкину послышались зловещие ноты.

Дверца захлопнулась. Что-то стукнуло, дрогнуло. И не успел Двойкин отдать себе отчёта в последствиях своей смелости, как всё в глазах у него помутилось от такой необычайной тряски и грохота, которые могла производить, по его мнению, только одна адская машина.

Когда Двойкин несколько пришёл в себя, первым его делом было основательно выругать Плоскотелова, Благонравова, остальных своих товарищей и самого себя. Затем он ощупал стенки своей камеры. Они оказались мягкие и упругие, как толстый слой гуттаперчи. Стенки не были неподвижны; наоборот, они находились в беспрерывном колебательном движении, сокращаясь, как мускулы. Скоро Двойкин с беспокойством заметил, что стенки не только сокращаются, но и сближаются между собою, охватывая постепенно его тело со всех сторон, как тестом.

Затем по усилившемуся шуму и тряске Двойкин понял, что машина прибавила ходу. Осторожным, но сильным движением она повернула его спиной к дверце, в которой он хотел, было, искать спасения. Перед самым его носом оказалась в стенке вертикальная, длинная во весь его рост и узкая, как нитка, щель, сквозь которую проникал яркий свет, слегка освещавший края щели. На одном из них Двойкин, несмотря на слабое освещение, успел даже заметить вырезанный ножичком вензель «Ф.П.» Повернув Двойкина, машина выдвинула вперёд его правую ногу и обе руки, а левую ногу отодвинула назад.

Этим все предварительные манипуляции были, видимо, закончены, так как шум и тряска внезапно прекратились и вместо — них начался однообразный монотонный скрип. Стенки машины со страшной, но равномерной силой стали сдавливать Двойкина справа и слева. Всё тело его испытывало адскую боль; он не мог шевельнуть ни одним членом, и каждый из них ныл и болел. Особенно страдали кости и сочленения. Казалось, что проклятая машина вывихивала один член его тела за другим.

Двойкин, наверное, упал бы в обморок, если бы одно новое достопримечательное обстоятельство не отвлекло его внимания в другую сторону: щель, бывшая перед его носом, стала медленно расширяться…