Погибшее открытие

— Слово! — сказал он. — Вот, пожалуй, то понятие, которое даст мне хоть некоторую возможность объяснить разницу между психической жизнью человека и животного… Да, именно, слово это и есть то самое, что составляет главную, если не всю разницу между животным и человеком. Ведь мы, люди, не только говорим, но и думаем словами. Слово в мыслительных процессах играет такую же роль, как… заголовки книг в библиотеке! Как найти необходимую книгу, если у неё нет заголовка? Как напасть мыслью на нужное понятие, если нег слова, его обозначающего?.. Когда вы называете какую-нибудь книгу, — «Дворянское гнездо», например, — вы соединяете в этом названии целый комплекс идей. Так и слово обобщает в себе массу отдельных впечатлений. Как мы можем сопоставлять и сравнивать между собой книги, так и понятия, выражаемые словами, могут служить материалом для дальнейших обобщений. А у животного этого-то материала и нет! Ведь у них нет слов не только на языке, но и в мыслях: следовательно, почти нет и самых мыслей…

Едва ли, однако, было бы верно считать, что животные вовсе лишены дара обобщения. Наоборот, факты опровергают это. Совершая, например, проступок, собака заранее знает, что её накажут. Разве это не обобщение? Но, не будучи в состоянии назвать свои впечатления словом, то есть, как бы наклеить ярлычок на книгу, животное часто теряет в памяти это впечатление, когда нужно связать его с другим впечатлением, не может уже вызвать его, как библиотекарь — найти книгу без ярлыка. Мыслить без слов также трудно, господа, как считать без чисел…

Между прочим, вы знаете, собаки вовсе не лишены способности счёта; но они только не сознают при этом, что они считают. Когда передо мной положили раз две кучи костей, из которых в одной было девять, а в другой шесть костей, я ясно понял, что в первой куче есть три лишних кости. Я сделал, таким образом, вычитание, не зная, что это вычитание…

Должен оговориться, впрочем, что этот процесс ничего общего не имеет с тем счётом, какой проделывают дрессированные собаки в цирках. Выбирая из кучи картонов тот, на котором написано число, дающее верное решение заданного сложения или вычитания, дрессированное животное основывается вовсе не на вычислениях, а только на механической памяти проделанных ранее упражнений. Тут математики и признака нет! Животное даже не понимает, что цифры, написанные на картонах, означают числа!

— Скажите, пожалуйста, — перебил в эту минуту рассказчика профессор. — Есть какой-нибудь свой язык у собак, которым они разговаривают между собой?

— Нет, — категорически отвечал Червяков.

— Даже самого примитивного нет?

— Нет, — подтвердил бухгалтер. — Конечно, собаке понятны оттенки лая, визга и воя другой собаки. Я знал, например, что один лай радостный, а другой — злобный и трусливый… Но ведь разве это язык?..

— А инстинкт? Что вы скажете об инстинкте? — спросил Стыка.

Червяков немного помолчал, как бы собираясь с мыслями, От рассказа ли или от пережитых впечатлений, но он чувствовал себя очень утомлённым. Его сильно клонило ко сну, и он говорил с трудом.

— Не знаю, как вам сказать… Мне трудно в своих переживаниях отделить инстинкт от мысли, которая по своей слабой сознательности сама мало отличалась от инстинкта. Инстинкт — это вроде шестого чувства, что ли… и он верно и целесообразно, хотя и бессознательно направляет поступки животного… Так, по крайней мере, я понимаю… да, да, нечто подобное я испытал… Только мне ужасно трудно почему-то стало вспоминать… Это было тогда… когда я…

Червяков решительно не помнил, как и когда он закончил свой рассказ ученым. Было ли то действие сильного утомления, или Стыка опять прибег к гипнозу, но Червяков незаметно для себя впал в глубокий сон.

ГЛАВА IX Приёмная финансового короля и заключение

Он проснулся оттого, что кто-то настойчиво тряс его за плечо и говорил на ухо в высшей степени убедительные слова.

Бухгалтер очнулся, спустил ноги, сел и протёр глаза. Затем он снова открыл и закрыл их, как бы пробуя, что из этого выйдет. Нет, всё та же картина, как и раньше: улица большого города, дома, набережная какой-то реки, прохожие на тротуарах, извозчики, перед ним стоит городовой и ласково повторяет:

— Не хорошо-с. С виду господин, а… этакие поступки-с!

«Что это: новая метаморфоза? Кто же я сейчас?» — подумал Червяков и поспешно осмотрел себя.

Осмотр привёл к утешительным выводам: на нём оказались червяковские сапоги, червяковские брюки; червяковская шляпа лежала рядом на тротуаре. Рука оказалась рукой, а не лапой и не копытом. Даже сам город оказался знакомым. Это был Петроград. Несомненно, бухгалтер сидел на набережной, на той самой скамейке, с которой собирался прыгать в Неву, и где он в первый раз увидел Стыку.

Городовой подал ему шляпу и, преподав ещё пару назидательных и весьма полезных советов, ушёл. Червяков минут пять просидел на скамейке, медленно приходя в себя.

Вдруг неожиданная мысль сразу подняла его на ноги.