Погнали

Я знаю, у Криссы были любовницы – женщины. У меня мужчин не было, за исключением обычных подростковых забав с кем-нибудь из крутых старших ребят, кандидатов в колонию для малолетних преступников. Мы почитали за счастье, когда кто-то из них выражал желание выебать нас между сжатыми бедрами. Крисса интересуется, а почему не больше? А мне бы хотелось пойти со Стивом в гей-бар? И почему я его отшил, в смысле секса? Потому что все это сложно и странно, и в то же время – так предсказуемо. Это как у поэтов-символистов с их знаменитым сплином: в стихах – утонченное искушение, в жизни – тоска и скука. В воображении все так изысканно, так запредельно, а в жизни все будет буднично и неловко. Так зачем портить себе впечатление грубой прозой? Я уже староват для таких приключений. Теоретически это, может быть, и интересно, но я очень живо могу представить, как это будет на самом деле, и меня пробирает озноб. Я знаю, что что-то во мне изменится, а мне это не нужно. Что-то подобное происходит с женщинами, которые становятся проститутками: это просто работа, а в жизни, помимо работы, есть еще много чего другого. Но все равно они меняются. Меняется их отношение к мужчинам. И к сексу.

Разговор получается слишком загруженным и сомнительным, слишком холодным и многозначительным, слишком пылким, и непонятным, и попросту – скучным. Пытаюсь снова удариться в лирику. Крисса слушает, и, похоже, ей нравится то, что я говорю; похоже, ей нравится, что мы отрываемся вместе, что я взял ее с собой. Я все больше и больше уверен в себе, я открыт перед ней, я впадаю в экстаз.

Я ей рассказываю про свое заветное желание. Я хочу раствориться, исчезнуть. Хочу растаять и слиться с небом, хочу слиться с ней, хочу, чтобы наркотики растворили меня в себе. Я ей рассказываю про свои ощущения: как все мое существо тянется к ней. Мы с ней одни, в полутемной комнате, где включен телевизор с приглушенным звуком. Прошел уже не один час. Глаза у меня сияют. Я так стараюсь быть искренним, что едва не выбалтываю свою самую страшную тайну: все, что я ей говорю, я говорю не просто так. Я хочу, чтобы она меня полюбила. А что в этом такого? Разве от этого в моих словах стало меньше правды? И что есть правда, вообще? Крисса для меня – все. И так было всегда. Я целую ее, и ее губы – как мякоть плода, и все ее тело – как мякоть, трепещущая мембрана, сухая, но маслянистая, как песочное печенье, которое не крошится, а внутри оно влажное, ее тело, влажное и тугое. И мы трахаемся, мы трахаемся.

16

Мы любили друг друга всю ночь. Я не знаю, как это передать: что-то хрупкое, крошечное, обстоятельное, и в то же время – огромное, сложное и бесконечное (до самого завтра – как принимаешь причастие). На рассвете мы оба вгоняем себе по дозе, чтобы немного расслабиться. Спим пару часов – вернее дремлем, обнявшись, в звенящей истоме, – и сны вплетаются в явь.

Новый день – это отдельный отрезок времени, вырванный из последовательности. Безумный, уютный и изумительно подходящий. Все интересно. Мы – как хорошие славные дети, которые ладят друг с другом и не обзываются. Мир – наша площадка для игр, и мы смеемся, и заботимся друг о друге.

Это один из тех вторых дней новой любви под знаком секса и наркотиков, когда вы еще не приелись друг другу, когда все для вас внове. Мы оба устали, но слишком возбуждены, чтобы спать. Вся защита снята, мы открыты и уязвимы, но это уже не имеет значения, потому что мы доверяем друг другу, не задумываясь ни о чем, и мир для нас – словно большая выставка, где все интересно и обворожительно.

Мы бродим по городу. Мы как будто попали в фильм, где время остановилось для всех, кроме нас, главных героев, и мы ходим среди застывших людей и не спеша их рассматриваем, с восхищением и любовью, и так даже лучше, что они нас не видят: можно заговорить с каждым, и кажется, что все тебя слушают с интересом, и все дружелюбны, и все нас любят, и мы все равны – живем в мгновении, растянувшемся в вечность. Мы ходим, как пьяные, словно во сне, только это не сон, а явь, и мы вовсе не спим, и мы смеемся, нам весело и немного страшно – словно мы забрались в закрытый на ночь магазин.

В Сан-Франциско как будто всегда весна. Здесь хорошо и уютно, прохладно, но солнечно, и все умыто росой. Искренний и открытый город, который потворствует всем твоим прихотям. Вовсе не удивительно, что он считается неофициальной столицей психоделии. Он похож на деревню из сказки, из волшебной страны Оз: ряды пряничных домиков, раскрашенных в радужные цвета, а между жителями, кажется, существует негласное соглашение, что они обещают относиться друг к другу с добротой и терпением. Волнообразный пейзаж, когда улицы и аллеи то поднимаются в гору, то резко спускаются вниз, и так, волнами, город спускается к самому морю, и на каждом шагу – славные маленькие магазинчики с новыми и старыми книжками и со всякими забавными, милыми штучками ручной работы, и кафешки с пирожными и кофе со взбитыми сливками, и китайские бары, и Гей-Таун, Город Развлечений, и все-все-все.