Но теперь, без героина, все это кажется отвратительной ложью, хрупкой противоречивой поделкой из бисера мыслей и слов, которые я лениво сплетал на досуге, в героиновых приходах. И тогда мне казалось, что это заманчивая идея. Теперь она кажется мне коварной и вероломной, как какая-нибудь femme fatale, роковая красотка из фильма в жанре ноир – очаровательная и пленительная, но смертельно опасная. Она где-то там, вовне – далеко за пределами моих помыслов и устремлений. Очередная попытка самообмана. Красивая маска, за которой скрывается безобразная слабость и бесхарактерность. На самом деле, я обращался к своей неизбывной тоске – то ли пытался как-то с ней сжиться, то ли спрятаться от нее, – к своей внутренней опустошенности, парализующей и застенчивой замкнутости, и это при жгучем стремлении стать всем для всех, но мне всегда было страшно принимать решения, потому что они получались какими-то глупыми и бессмысленными, жалкими и слезливо умильными. Вот как оно видится мне теперь. Теперь, когда я пытаюсь завязать. Я схожу с ума, все схожу и схожу, но никак не могу тронуться окончательно. Да, я всегда найду для себя оправдание, это все – очень личное, это все – между мной и Богом, и заранее обречено на провал. Эта «мысль» замкнута на себе. Она как воздушный замок, и сейчас мне вообще вредно так много думать, если я хочу собрать себя воедино. Но эта мысль – даже не мысль, а отражение моих терзаний: рай на земле для себя, любимого, здоровье, душевный покой – они не станут реальностью от того, что ты о них думаешь. Сперва – опыт, переживание, поступок, и только потом – мысль. И никогда – наоборот.
Иногда я спрашиваю у Криссы, кто я. Это становится нашей дежурной шуткой. Под высоким раскидистым деревом я спрашиваю у нее, кто я, и она говорит, твой отец умер, когда ты был совсем маленьким, и с тех пор я немного потерянный, но из этого своего замешательства я сумел сотворить что-то очень красивое, что-то, что можно назвать настоящим искусством; она говорит, ты – яичница из двух яиц с беконом, ты – картошка, жареная по-домашнему, хлеб с отрубями и кофе, ты – законченный джанки, который пытается слезть с иглы, пьяница и придурок, ты – мой спутник в дороге, коллаборационист и предатель, ты – длинный и тощий, кожа да кости, американец, которому скоро стукнет тридцатник, ты – панк-рок-звезда, ты – кровожадный автоканнибал, такой дурацкий, такой ребяческий, такой трогательный, ты – безбрежный простор, песчаная долина, холмы вдалеке, чистое небо, ты – это я, ты – мерзавец, мудак и скотина, и ты действуешь мне на нервы, ты – ржавый велосипед и крысиная нора…
Мы собираемся прокатиться до Лексингтона, Кентукки, где я родился – только не по большим автострадам, а по маленьким сельским шоссе, – оттуда поедем в Новый Орлеан через Мемфис, вдоль Миссисипи, и вернемся в Нью-Йорк через юго-восточные штаты. Такой у нас план.
23
Теперь, когда я увидел Криссины фоты, мои заметки слегка изменились. Они по-прежнему представляют собой бессвязные, отрывочные фрагменты – где мы были, что видели, – но я начал задумываться, как их связать воедино, и так, чтобы текст соответствовал фотографиям.
Я смотрю на ее снимки и впадаю в восторженный транс. Я представляю себе идеальную книгу, куда войдут эти фотки. Никаких ценных идей пока нет, но мне ясно одно: эти снимки – не иллюстрации к тексту, текст и фоты должны дополнять друг друга, составлять единое целое. Но я понятия не имею, каким должно быть повествование, которое подходило бы
И тут мне приходит одна идея. А что если представить, что все эти снимки взяты из личного фотоальбома, что люди на фотках -знакомые этого человека, который ведет тайный фотодневник, где записывает свои сокровенные мысли и переживания под настрой фотографий. Например, распаляющие воспоминания в процессе мастурбации на фотку толстой девицы на автостоянке – как она пердела этими мелкими красными треугольничками, когда он вставлял ей сзади…