Погода нелётная

Если в начале Маргарета явно держала связь совсем крепко, — её даже вело немного в сторону, и Максу пришлось придержать её за локоть, — то постепенно она расслабялась и отпускала. Виверна подчинялась легко, без лишних взбрыков, и наслаждалась полётом. И села красиво, как по учебнику, и сразу же прыгнула на насест.

Здесь, у станции, он был куда выше и основательнее, чем в лесу. Может, поэтому Рябина, устраиваясь, довольно хрюкнула.

Маргарета привстала на цыпочки и почесала мохнатое ухо.

— Хорошая девочка…

— С характером, — отметил Макс, сгружая своё седло у дальней стены, где Маргарета держала сбрую и инструменты.

— Да? Мне показалось, такая зайка.

— Она усыпляет твою бдительность, — уверенно объявил он.

А сам посмотрел на виверну с сомнением. На Рябину много жаловались на базе, она плохо принимала чужаков и, бывало, дурила. Но с Максом они как-то сошлись, и долгие полтора месяца тренировок летали хорошо, слаженно. Максу нравилась и её склонность к некоторому выпендрёжу, и экономный, силовой стиль полёта, и особенно — точность разворотов, когда коготь на кончике крыла становился для виверны почти иглой циркуля. Многих зверей можно учить этому годами и так никогда не добиться успеха, а Рябина как будто сама понимала, что люди считают красивым.

Почему она отказывается лететь с ним теперь?

— Лапушка такая… что, не для парада уже?

Макс так увлёкся размышлением, что не сразу сообразил:

— Парада?

— Ну, ты ведь тренировал её. К параду?

— А, да… к августу.

В середине августа был день воздушного флота, и тогда над многими городами столпа летели виверны и драконы. Раньше это был забавный, яркий день, многие всадники брали в небо банки с цветным дымом, а на площадях продавали мороженое и бумажные летучие фонари. Теперь в празднике было куда больше горечи, чем веселья.

— Что, не возьмут её теперь? На другой полетишь?

— Её-то? Её возьмут… если врач допустит.

— Возьмут, — рассеянно протянула Маргарета.

Взгляд у неё был пустой, и Макс напрягся, ожидая, что она снова выпадет сейчас из реальности и станет вялой и медленной, какой-то пустой, как выброшенная оболочка. Но Маргарета почесала Рябину, а потом отряхнула руки и отошла к стене, где загремела каким-то барахлом.

Они работали вместе, — почти так, как бывало раньше, в Монта-Чентанни, когда Макс после тяжёлой смены и валясь с ног всё равно пёрся, как придурок, в ангар и помогал ей мыть дракона. Маргарета шипела и гнала его вон, но никогда не переходила ту грань, где Макс мог бы поверить, что она действительно имеет это в виду.

Теперь Маргарета влезла по лестнице наверх и уговаривала Рябину повернуться то так, то эдак, а Макс подал снизу здоровенную садовую лейку и тряпку. Виверна оказалась не такой и заляпанной, могло быть куда хуже, — но лесная грязища всё-таки не пошла ей на пользу.

— А как твоего зовут? — будто бы между делом спросил Макс.

Маргарета пожала плечами и отжала тряпку:

— Никак.

— То есть — никак?

— Мне не… я не видела бывшего смотрителя, не у кого спросить. А в документах написано: виверна, кастрат, одна штука.

— Могла бы хоть сама придумать…

— Ну, мне показалось — невежливо? Его же уже как-то зовут, это просто я не знаю, как именно.

Это было какое-то странное, вывернутое размышление, но Макс кивнул. Он уже один раз почти привык, а теперь вспомнил снова: иногда у Маргареты бывала совсем своя логика, видимо, пресловутая женская.

Макс наполнил лейку заново и отошёл, погладил старенького станционного виверна. Он был почти выцветший от седины и какой-то ссохшийся, почти в полтора раза мельче Рябины. На неожиданное соседство он реагировал с поразительным безразличием.

Темнота сгущалась. Дождь всё шёл и шёл. В фонарь у двери станции бились мохнатые ночные бабочки.

— Мне бы тоже, — Макс говорил в сторону, — освежиться.

— Ещё как! Ты смердишь, я тебя на порог не пущу в таком виде. И вообще, ты знаешь, что мыло — лучший друг человека?

— А ты пахнешь одними ромашками.

Маргарета слезла с лестницы, скривилась, размяла плечо. Потом мотнула головой и отряхнула руки:

— Пошли. Покажу тебе мои удобства.

А Макс улыбнулся:

— Пойдём. Надо говорить — «пойдём».

Макс приподнялся на локте, легонько подул Маргарете в лицо. Она спала, вцепившись в его рукав и смешно, по-детски насупившись.

На койке блестела боком кастрюля, рядом драными тенями навалились на стену максовы сумки. А люди устроились на станции почти так же, как в лесу: постелили на полу и уснули в обнимку, как трепетные любовники в дамских романах.

Темнота была кромешная, только в окошко заглядывали две половинки лун, наполняя станцию плохо различимыми серыми силуэтами и отдельными бликами. Маргарета глубоко, как-то важно сопела и не хотела отпускать рукав, но Максу удалось заменить его своим краем одеяла. Воровато задержав дыхание, — будто из казармы сбежать собрался, — он перекатился в сторону, упёрся руками в пол, медленно, неслышно встал.

Фанерный пол под ним скрипнул. Маргарета завозилась. Макс замер с поднятой ногой, но девушка глубоко вздохнула во сне и зарылась носом в подушку.

Макс нашарил её плащ и вышел, мягко притворив дверь.