Погоня

Золотинка уже плыла, выставив одежду над водой, когда жестко хлюпнула рядом стрела. Это было так неожиданно и дико, что Золотинка застыла, растерявшись — не нужно ли нырнуть? Ногами она нащупала под собой илистое дно — здесь было уже мелко — и продолжала пробираться к берегу совсем медленно, только теперь с досадою сообразив, что черная гладь реки под каким-то углом зрения представляется, должно быть, светлой, на ней отчетливо различается голова пловца. Но это уж нельзя было поправить. В башне грязно бранились и гомонили.

Снова свистнула стрела — пропала в безвестности. Золотинка выбралась на сухой откос и побежала, поскальзываясь.

Ах! — разинула она рот, подавившись словом, дыхание обожгло.

С непомерным удивлением, расширив глаза, Золотинка повела в пустоте рукой — рука нащупала горячий штырь, что пробил тело и торчал под грудью каким-то чудовищным отростком.

Пьяный стражник матерился, не догадываясь, что попал.

Еще шаг… и еще… ноги подгибались, Золотинка упала на колени.

Подлинное имя Почтеннейшего, которого Юлий знавал когда-то под ничего не говорящим прозвищем Спика, не знал не ведал, на самом деле, никто из ныне живущих людей. Почтеннейший кот и его имя являли собой нерасторжимое целое, что совершенно естественно для всякой волшебной твари. Как иначе, если самое существование, действительность многоумного, наделенного даром речи кота представляло собой в некотором смысле воображаемое, предположительное явление. Потеряв имя, то есть залог и свидетельство всамделишности своего бытия, утратив имя по небрежности, позабыв его на большой дороге или неосмотрительно передоверив первому встречному, Почтеннейший должен был бы расстаться с надеждой на основательность своего существования, оно неизбежно приобретало бы известный налет необязательности, тут можно было бы за здорово живешь обратиться в призрак и развеяться в воображении. Разумеется, Почтеннейший, как разумная тварь, всеми способами избегал такого печального оборота.

Имя у него было одно и оно всецело принадлежало великой волшебнице Милице. Кстати, это не было подлинное ее имя. Зато Милица отлично знала, как зовется на самом деле Почтеннейший. Понятно, что Милица владела Почтеннейшим, а не наоборот. Владычество ее над душой и телом, над самыми помыслами кота было и вечным, и беспредельным. Тем большим душевным потрясением оказалась для Почтеннейшего весть, что Милица умерла. По всей Словании заговорили о смерти великой волшебницы, и в лучших ее дворцах принялись хозяйничать случайные люди.

Глубоко уязвленный безмозглой болтовней непосвященных, потерянный в безвестности кот напрасно ожидал победоносного возвращения повелительницы. Два года бедствовал он на помойках столичного города Толпеня, лелея надежды на торжество справедливости и добродетели, ибо под справедливостью Почтеннейший почитал собственное благополучие, а добродетелью именовал холопскую верность властелину. Память его изнемогала под грузом занесенных на скрижали Справедливости и Добродетели имен вероотступников и хулителей Милицы, душа его взывала, а желудок урчал.

По правде говоря, то была изрядная ноша — скрижали Мести. Милица не возвращалась. Почтеннейший голодал, растрачивая себя в бесплодных, унизительных сварах с бездомными собаками и котами. И, в сущности, где-то на задворках души Почтеннейший уже созрел для предательства. Скитаясь по помойкам, он не знал многого из того, что делалось в государстве, и все ж таки наглое торжество Рукосила-Могута чем дальше, тем больше приводило его в уныние. Почти уверовав в могущество Рукосила, отощавший от горьких мыслей кот только и ждал случая, чтобы открыть новому властелину свое имя.

А случай никак не приходил. Два долгих, исполненных унижений года поджидал Почтеннейший какого-нибудь ротозея, который будет таскать у себя в котомке, как простой хлам, бесценные сокровища волшебства. Разумеется, Почтеннейший не предполагал, что это будут именно хотенчик и Паракон, он вообще не очень-то ясно представлял себе под какой личиной и в каком наряде объявится наконец Случай. Но когда Случай явился, обознаться уж было невозможно!

С хотенчиком и с Параконом в зубах можно было рассчитывать на благосклонность Рукосила! Тут уж последний дурак не промахнется. А Почтеннейший не числил себя дураком.

Потому-то зажав в зубах деревянную рогулину с волшебным камнем на ней, он мчался задворками Толпеня, лихорадочно прикидывая, как проникнуть к великому государю и чародею.