Погоня

— Очень с вами согласен. Устранить повод… к войне… Что лучше? Мы с вами, Деруи, заложим основание новой, небывалой между народами дружбы.

— Надеюсь, государь, — сдержанно отвечал кавалер.

Лжевидохин оглянулся — глянул вообще, в пространство, ни на ком не остановившись взглядом, но несколько дворян, маячивших в тылу за престолами, насторожились, готовые к услугам.

— Возьмите принцессу, привяжите ее… вот к тому горшку, — указал он на высокую вазу с цветами, вокруг который полулежали и сидели притихшие скоморохи.

Несколько мгновений оторопелая тишина сопровождала этот несообразный приказ, потом спохватился старший в наряде пожилой дворянин, добродушный с виду человек с рыжеватой короткой бородой, в мехах и в желтых чулках с красными подвязками. Не зная, как подступиться к принцессе, он засуетился и для неведомой надобности подозвал витязей, из тех что стояли у дверей. Увенчанные пышными перьями латники с бердышами в руках поднялись на помост, где сидела принцесса. Пожилой дворянин спросил кого-то, понизив голос, но вполне явственно: а веревка? И вся эта будничная суета как будто бы заслонила чудовищный смысл происходящего.

— Простите, великий государь, я не понимаю ваших намерений, — сказал мессалонский толмач, что держался за стулом посла, не присаживаясь. Самого Деруи на этот раз никто, кажется, и не слышал.

— Надо устранить причину недоразумений, — расслабленно сообщил Лжевидохин. Словно передразнивая посла, он тоже едва шевелил языком и в крайней телесном слабости откинулся на спинку кресла. То была расплата за излишнюю, не по летам живость.

— Государь! — воскликнул Деруи, вставая. — Я не позволю.

Однако поздно было уже внушать что-либо слованскому оборотню: тот тяжело дышал, прикрыв глаза, сознание его, как видно, туманилось… ничего не соображал. Так что все приостановилось.

Рыжебородый дворянин с толстыми ляжками в желтых чулках и витязи в перьях свели принцессу с помоста на середину палаты и тут замешкали между скоморохами, обратив взоры к обомлевшему государю. Многоопытный рыжий лис руководствовался при этом, вероятно, испытанной мудростью служилых людей: не торопись исполнять, отменят. Мессалонский посол по-прежнему стоял, ожидая часа, чтобы выразить возмущение. Принцесса, уронив руки, потупилась и, кажется, ничего не ждала — ничего хорошего, во всяком случае. Она не глядела по сторонам и не искала сочувствия у закованных в медь усатых, бородатых и сверх того увенчанных султанами перьев витязей, эти внушительные вояки и без того чувствовали себя преглупо рядом с маленькой пленницей и не знали, куда девать свои бердыши.

Понемногу по всей палате установился скучный приглушенный гул, люди перешептывались, многие, не выдержав напряжения, потихоньку ели и пили.

Заметное движение происходило только среди скоморохов. Чернявый юноша с тонкими чертами живого, выдающего страстную натуру лица, раз от разу перекатывался по полу среди товарищей, подбираясь поближе к принцессе и наконец вовсе встал, желая привлечь ее внимание. Это ему удалось лишь отчасти. Наряженный в потешные лоскутные одежды скоморох не миновал взора Нуты, она глянула, но так и не отличила юношу от стороживших ее людей.

Принцесса не узнала Лепеля. Что было ему не совсем понятно, ведь он, казалось бы, не переменился к худшему, не поседел, не обрюзг, не переменил ни нрав, ни обличье за прошедшие после последней встречи два года — они мелькнули для Лепеля сплошным крутящимся колесом, как не было.

Увы! маленькая женщина с крошечным золотым венцом в волосах хоть и поглядывала на черноглазого юношу с каким-то неосознанным даже недоумением, не имела ни малейшего расположения остановиться на той простой мысли, что этот человек ей действительно знаком и, более того, выручил ее однажды из чрезвычайно затруднительного, если не сказать безвыходного положения. Сказать как оно есть, Нута не только не помнила Лепеля, но вовсе не держала в памяти все происшедшее тогда в Толпене между прыжком из окна и беспощадным приговором, что вынес ей Юлий. Только это и осталось: холод на краю пропасти и потом сразу, без перехода — обморочная слабость в душе от нестерпимой обиды и боли, от немой потребности закричать. Лепель, стоявший в промежутке между действительными событиями, затерялся как нечто незначащее, мимолетное…

— Государь! — с пылом воскликнул вдруг кавалер Деруи, заметив, что слованский оборотень мотнул головой и повел мутным взором, поправив венец. — Государь! Я не позволю надругаться над женщиной в моем присутствии!

По всей палате перестали есть и встревожились.

— Тогда я советую вам выйти, — отвечал Рукосил, улавливая суть препирательства. — Да, я бы советовал! Зрелище не из приятных: я велю привязать принцессу и затравить ее собаками! — И он перестал замечать посла.