Погоня

Звери заколебались, угадывая неладное. Но и Золотинка не торопилась. Она достала последнюю из запеченных рыбок, понюхала ее, смачно чмокая губами, сказала сама себе: вкусно! и бросила приманку во тьму. Однако звери попятились, поджав хвосты, — этого нельзя было видеть, но Золотинка отчетливо уловила рассеянный в немой пустоте страх. Добыча смущала и сбивала волков с толку; за расстоянием Золотинка не могла еще завладеть их волей, нужно было набраться терпения и ждать, не пугая сторожких зверей непонятными, необъяснимыми на их волчий толк движениями.

Она неспешно сняла пустую котомку, нащупала на обочине траву, что-то вроде кустистого чернобыля, и принялась ее рвать, чтобы набить мешок. Осталось потом только перевязать горловину и получилось довольно сносное седло.

О чем волки, ясное дело, не знали в точности, хотя и подозревали уже недоброе. Волки опасливо, с томительными остановками подкрадывались все ближе, и всякий раз, когда Золотинка пробовала достать их щупальцами своей воли, пугались — дыбили на загривке шерсть и прижимали уши, замирая. Когда же Золотинка оставляла зверей в покое, то начинала робеть сама, потому что глаза и уши обманывали ее: волки растворялись во тьме, и можно было воображать себе все, что угодно, звери мерещились ей в десяти шагах, на расстоянии стремительного броска. Любопытство и более того алчность подталкивали их все ближе.

А Золотинка, стараясь отвлечь себя, занималась упряжью. Она отрезала от пояса кусок, чтобы соединить между собой лямки заплечного мешка — это была подпруга к седлу. На оставшемся, достаточно длинном еще куске веревки, которая служила ей поясом, завязала по концам петли как раз чтобы вставить ноги — стремена. Середину веревки с петлями Золотинка затянула выбленочным узлом на горловину котомки, и сбруя была готова. Дело осталось за малым — оседлать волка, протянуть ему под брюхо подпругу и завязать.

Чутко настороженный слух уловил мягкие шаги… Померещилось или нет, Золотинка раздвинула тьму внутренним зрением — волки, захваченные врасплох, шарахнулись дать деру, да не тут-то было! Поздно! Они подобрались слишком близко. Полыхнул Эфремон, высвечивая, словно сжигая, каждую травинку и кустик, камешек на дороге, застывших в столбняке зверей, их вспыхнувшие безумным ужасом глаза и вздыбленную шерсть.

Поздно, голубчики! Сюда!

Обречено переставляя ноги, два матерых седых волка двинулись на повелительный зов, как деревянные. Третий исчез, ухитрился ускользнуть еще раньше. Но и двух хватит, прикинула Золотинка, она рассчитывала, что второй будет не лишним, — побежит рядом, как заводная лошадь, на перемену.

Начинать следовало, очевидно, с того, что крупнее. Золотинка возложила набитую травой котомку на болезненно подрагивающую спину серого и только завела под брюхо подпругу — мелко дрожащий зверь слабо дернулся, ноги подогнулись — и пал на дорогу, вытянув голову с разинутой пастью.

Без дыхания. Сердце остановилось, поняла Золотинка, когда попыталась поднять слабодушного зверя на ноги.

Скончался на месте от разрыва сердце. В избытке чрезмерно сильных впечатлений.

Второй дрожал рядом, в трех шагах, и Золотинка испугалась, что может потерять и этого — похоже, и этот был близок к обмороку.

Она накинула седло и некоторое время выждала, давая волку время освоиться с новым положением. Не особенно, правда, это у него хорошо получалось — освоиться. Но когда Золотинка, наскучив ждать, подтянула и завязала подпругу, а потом, вставив ногу в стремя, вскочила волку на спину, тот устоял, хотя и выказал незаконченное намерение упасть.

Сердце матерого хищника стучало часто и гулко, как на бегу, и, может быть, самое лучшее-то и было — дать сердцу волю. Золотинка гикнула, ударила под брюхо пятками — и они помчались мягким, словно стелющимся над тьмой галопом.

Холодным ветром закладывало уши, и очень скоро Золотинка почувствовала потребность застегнуть доверху рубаху, для чего пришлось выказать ей немало ловкости, ибо и на мгновение нельзя было выпускать крепко стиснутый в кулаке загривок.

Потом взошла луна и странствие на споро бегущем звере обнаружило свои приятные стороны. Залитые тусклым светом поля, темные гряды перелесков, немо застывшие деревни вносили известную новизну в утомительное однообразие скачки. Временами приходилось слазить с волка, чтобы поправить сбившееся набок седло и перевязать подпругу, да нужно было неусыпно следить за направлением — вот, собственно, и все заботы. Золотинка никак не могла внушить ошалевшему зверю понятие юго-юго-запада, всякий раз он норовил свернуть к лесу, не взирая на то, что указывали звезды и луна. Оно и понятно: трудно было исправить порочную волчью натуру за несколько часов суматошного, не располагающего к доверию общения.