Погоня за ветром

— А неплохо, видно, твоя подружка устроилась, — присвистнул Варлаам, озирая крепкие дубовые врата, высокое крыльцо и большие окна с искусной резьбой на украшенных киноварью[64] наличниках. Края кровли и столпы крыльца тоже были богато изузорены и подведены краской.

Варлаам и Тихон остановились возле ворот, не зная, что делать дальше.

— Ну и как теперь, ждать здесь её будем, что ли? — насмешливо вопросил товарища Низинич. — До сумерек ещё часа два, — добавил он, глянув ввысь, на обложенное густыми кучевыми облаками небо.

С реки задул сильный ветер, неся с собой прохладу осеннего ненастья и навевая в душу грусть. Друзья, запомнив место, пошли дальше по кривой улочке посада, снова оказались возле реки, залюбовались розовым закатом. Было легко и свободно дышать, а налёт грусти тоже был не тягостным, а каким-то приятным. И не верилось, что где-то в эти часы идут войны, полыхают пожары, что кто-то страдает, умирает, печалуется. Жёлтые листья падали с шелестом на землю, и в их шуршании тоже была какая-то наводящая грусть прелесть, такая, которую трудно передать словами. Но вот позади остался поросший лесом пригорок, и взорам друзей открылось необъятное поле, ветер стал сильней, отрывистей, он засвистел в ушах, как выпущенная из татарского лука стрела, и место приятной печали заняла тревога, некое ожидание неизвестности, неясность грядущего, друзья обеспокоенно переглянулись и, не сговариваясь, молча повернули обратно к посаду.

Варлааму совсем не хотелось идти к Матрёне, но Тихон настоял и едва не силой потащил его к знакомому уже крутому крыльцу. Весёлая молодица, лукаво подбоченясь, встречала их в просторных сенях.

— А, знакомцы давешние! Что ж, входите. Гостям завсегда рада. Палашка! — окликнула она горничную. — Пирог готовь да кашу, да щи. Извиняйте, отроки княжьи, уж чем богаты, тем и рады. В теремах не сиживали, яства изысканные не едали. Мы ужо по-простому, по-домашнему. Без хытростей заморских.

Есть совсем не хотелось, но, чтоб не огорчать радушную хозяйку, Варлаам с поклоном и словами благодарности сел за стол рядом с Тихоном.

— Говоришь, одна живёшь тут, женщина добрая. Но, гляжу, дом у тебя добротный, и одета ты справно. Верно, пряслицами торгуешь, от этого и доход хороший имеешь? — спросил он, отведав вкусных щей.

— Дом сей от мужика достался. Сам-то он с товаром ушёл в Угры да тамо и сгинул. Огневица скрутила в пуште ихней. — Матрёна вмиг погрустнела и тяжело вздохнула. — Вот и живу вдовицей. Три года уж. Сперва белугою выла, нареветься не могла, ну а потом, що ж деять, мало-помалу стала мужние дела проворить. Да токмо пряслица — что, от их навар невелик. Частью на мужнино наследство живу. Ну, еще брат помогает. Всякую рухлядишку[65] с им вместях продаём на торгу, лавка у нас на двоих тамо. Ну, промысел кой-какой давеча наладили, скору[66] из Берестья[67] возим, ткани многоценные из немцев, сим такожде торгуем. Да ты ешь, ешь, добр молодец.

На некоторое время в горнице воцарилось молчание, а затем Тихон неожиданно спросил:

— А ты, Матрёна, о князе Даниле чегой-то нибудь слыхала? Бают, хвор он.

— Слыхивала, как же. Да токмо, мыслю, вам, отрокам княжим, поболе мово о сём ведомо. Аль не так? Аль и не отроки вы вовсе? — Она хитровато уставилась на гостей.

— Тут вот какое вышло дело, хозяюшка, — начал степенно, не торопясь, Варлаам. — Три года назад отправил нас с Тихоном князь Даниил в Падую, в университет, наукам разноличным обучаться. А воротились мы только что вот. Приходим в княжеский терем, а там нам и говорят: князь Даниил на смертном одре. Велели нам укрыться пока у боярина Маркольта, немца. Вот мы там поселились и ждём, не знаем, что дальше. Как нам быть?

Он передёрнул плечами.

— У Маркольта? — переспросила молодица и отчаянно всплеснула руками. — Да кто ж вам такое насоветовал?! Скряга, каких свет не видывал, Маркольт сей! Да и окромя того… Помните, верно, как на Чудском озере покойный князь Александр лыцарей ливонских посёк. Дак вот, слыхала я, Маркольт-то средь тех немцев ливонских был. И не лыцарем даже, а пешцем простым. Кажись, кнехтами[68] они у их прозываются. Еле спасся он тогды, выплыл на брег из-подо льда, а после сюда вот, в Холм-то, и подался. И бабьим своим худым умом смекаю, зря князь Данило таким, как он, потакает. Обжился тута немчин, разбогател, оженился на одной вдовушке боярской. Обольстил её словесами красными да вежеством своим бесстыжим. А потом боярыня та померла внезапу. Люди сказывали, яд он ей в яства подкладывал, такой, что медленно человека убивает. Тако вот сохла, сохла вдовушка сия и чрез год-то и почила. Ещё баили[69], уж не ведаю, правда аль нет, будто б Маркольт сей — полюбовник княгини Львовой, Констанции.

— Дак ить князь Лев нас к ему и послал, — недоумённо пробормотал Тихон.

Варлаам ожёг его неодобрительным взглядом (нечего, мол, болтать лишнего!) и поспешил перевести разговор на другое: