Погоня за ветром

Было тяжело, не хотелось думать о чём-то постороннем, говорить, воспоминания как-то сами собой лезли в голову, и так же сами собой струились из глаз и текли по щекам слёзы. Потом и это прошло, осталась одна ноющая боль, одно горькое сожаление. Не встретились они с отцом напоследок, не простились, как подобает, не сказал старый Низиня сыну что-то важное, необходимое, то, без чего жить ему на свете будет тяжко и горестно.

Вечером, при свете свечей, вкушали кутью, поминали старика добрым словом. Что-то говорили Тихон, Витело, зять-купец.

Варлаам почти не слушал их слова — да он и так знал, о чём они говорят — думал он о том, что в жизни каждого человека бывают вот такие тягостные дни, и ещё о том, что смерть — это тоже часть жизни, это её итог и продолжение. Вот отец прошёл свой земной путь честно, служил, ходил в походы, исполнял княжьи поручения, берёг и охранял семью. И ушёл он в мир иной с чистой совестью, как и подобает доброму христианину. Про таких, как он, сказано в Библии пророком Екклезиастом: «Доброе имя лучше дорогой масти, и день смерти — дня рождения».

После, когда он вышел за ворота проводить Тихона с Матрёной, Тихон неожиданно спросил:

— А что, Варлаам, слыхал я, князь Лев татар на ляхов кличет. Правда ль?

— Так, друже.

— Дак что ж он, право слово, умом тронулся?! — Тихон в отчаянии всплеснул руками. — Поганых на христиан наводить! Куда ж такое годится!

Низинич промолчал. Нечего было ему ответить на упрёки товарища. Матрёна потянула мужа за рукав кафтана.

— Полно тобе. Не до Льва ноне. Вишь, горе какое.

Супруги ушли, исчезли за поворотом дороги в вечерних сумерках. Варлаам смотрел им вслед с грустной задумчивостью.

«Вот я не так, как отец, живу. Не по чести. Тяжек, верно, будет час смерти моей».

Он вспоминал искажённое страхом лицо Войшелга, палату в Перемышле и жалованное ему боярство, вспоминал гневное лицо Альдоны, ночь на озере Гальве, Бенедикта и пузыри на воде гродненского рва.

Всё это — грехи, тяжкие, непоправимые. Из-за грехов и боятся люди смерти, и страшатся Господня суда. Чем же искупить грехи? Молитвой. А ещё — благими делами. Но каковы они — эти благие дела? В жизни так всё перепутано и переплетено. Поглядишь, с одной стороны, кажется — это благо, но с иной, наоборот — зло. Порой отличить худое от доброго бывает столь трудно!

Погружённый в хаос мыслей и переживаний, Варлаам медленно побрёл назад, к воротам родительского дома.

64.

Из-за поездки во Владимир и последующих сороковин по отцу Варлаам запоздал к началу похода. Меж тем галицко-волынские рати вместе с туменом Дармалы вторглись в Польшу и заняли Сандомнр. Навстречу им из Кракова выступила кованая шляхетская рать.

Низинич с ополчением из Бужска и Перемышля поспешил по дороге на Тарнув. По левую руку в вечерней мгле темнели мрачные отроги Бескид. На душе было беспокойно. Тревога ещё более усилилась, когда они миновали начисто разорённую, сожжённую польскую деревню. Всюду лежали трупы крестьян, пронзённых татарскими стрелами, заколотых копьями, зарубленных острыми кривыми саблями.

«Господи! И в смерти этих людей, мирных землепашцев, я виноват! Я ездил с князем к Ногаю, уговаривал мурз и темников идти в поход! В чём виновны эти несчастные крестьяне? В том, что Лев и Лешко не могут мирно поделить земли? Что татары ищут добычи?!»

За деревней разбили стан. Варлаам расставил дозорных, сел к костру. Огненные языки пламени лизали сухие поленья и ветки, освещали матово поблескивающую кольчатую броню. Спать не хотелось, было не по себе, в голову лезли тяжёлые, бередящие душу мысли, от которых хотелось волком взвыть. Отгоняя их, Низинич стал думать об Альдоне. Где она теперь? Наверное, в Шумске вместе с дочерью. Вспоминает ли она о нём? Почему сказала тогда в Бужске: «Потом, после, не сейчас»? Но, о Боже, как же она прекрасна?! Или это дьявольская красота, искушающая, ввергающая во грех?! Нет, если он останется жив, то будет добиваться её руки. Тогда они оба будут чисты перед Богом.

От Альдоны мысли Низинича перенеслись в прошлое. Шестнадцать лет назад по этой же дороге он спешил в Краков, на тайную встречу с палатином. Тогда дело тоже было неправедное, скользкое, гадкое. Но сейчас Варлааму подумалось о другом.

«Неужели шестнадцать лет прошло? Не верится. Вроде так недавно было».

...Утром в стан галопом ворвались всадники на взмыленных конях. В одном из них Варлаам узнал Морица.

— Уходим... скорее! — срывающимся голосом крикнул ему немчин. — Ляхи... наступают... Вот-вот... будут здесь... Татары... бежали!

Варлаам торопил ополченцев, уводил их от опасности, подгонял. Обозы пришлось бросить. Только после переправы через извилистый Сан он успокоился и перевёл дух.