Погоня за ветром

...Ногай, скрестив под собой ноги, сидел на возвышении у стены напротив входа. Рядом с ханом находились четверо его сыновей — Джека, Тека, Кабак и Туран Тунгуз, все в цветастых персидских халатах, в широких, обшитых дорогим мехом шапках, в тимовых или кожаных сапогах. Здесь же сидел тонкостанный безусый юноша с правильными чертами по-восточному красивого, смуглого лица. Это был Тохта, сын Менгу-Тимура, бежавший из Сарая от гнева Тула-Буки.

По правую руку от Ногая Варлаам увидел облачённую в голубую царьградскую парчу старшую жену хана, Евфросинью, внебрачную дочь покойного ромейского императора Михаила Палеолога. По обе стороны от возвышения, на котором располагался Ногай, расселись на кошмах его ближние советники — знатные нойоны, мурзы, беки. Среди них Низинич заметил молодого болгарина, сына царя Георгия, Тертера, который жил в ставке Ногая в качестве заложника.

«Не приведи Господь вот так. Которое лето тут этот несчастный!» — подумалось невзначай Низиничу.

Впрочем, сейчас ему было не до болгарина.

Варлаам сорвал с головы шапку, распростёрся перед ханом ниц.

«Пусть так, пусть хоть на пузе ползать, лишь бы мир земле принести!» — пронеслось в голове.

Было стыдно от такого унижения, но стыд пересиливали страх и мысль, что так нужно, что иначе никак нельзя.

— Садись, боярин, — промолвил усталым, хриплым голосом Ногай, указывая на место в конце шатра, неподалёку от входа.

Варлаам поспешно опустился на мягкий войлок.

«Привык уже и сидеть по-татарски, — подумал вдруг. — Не кажется такое неудобным, как иным боярам, кои мучились на ханских приёмах».

В шатре они некоторое время сидели молча. Ногай смахивал с единственного видевшего правого глаза мутную слезу. Второй глаз темника был закрыт чёрной повязкой, что придавало Ногаю ещё более грозный и зловещий вид.

— Я доволен покорностью каназа Льва, — прохрипел он наконец, отхлебнув из золотой чаши кумыс. — Каназ прислал богатые дары. Это хорошо.

Хан замолчал. Варлаам понял, что настал миг, тот самый, ради которого он сидел здесь, в татарском становище, долгие два месяца.

Он торопливо встал и снова рухнул перед Ногаем на колени.

— Светлый хан! Дозволь молвить слово!

— Говори, боярин. — По устам темника скользнула, но тотчас исчезла снисходительная усмешка, в которой читалось покровительственное презрение к слабому.

— Светлый хан! — повторил Варлаам.

Он с трудом пересилил дрожь в теле.

«Говорить надо твёрдо, спокойно, иначе ничего не выйдет», — промелькнуло в воспалённом мозгу.

— Пришёл к тебе с мольбой. За землю свою, за Червонную Русь молю, взываю с трепетом к высокой твоей мудрости. Покорно склоняет вся земля наша голову перед твоим величием, о хан! Прикажи же своим батырам, о достопочтимый, о премудрый, о достойный потомок Священного Воителя, того, чьё имя не произносится ни одним смертным! Пусть не грабят они бедных крестьян в Червонной Руси, не угоняют их в плен. Ибо тогда нечем будет нам платить выход. В прошлый раз, когда ходило мунгальское воинство на злочестивых венгров, по дороге, на перепутье, не спросясь военачальников своих, разоряли и губили землю нашу ратники. Кровью изошла земля! Смиренно взы...

— Это были люди Тула-Буки! — перебил на полуслове Низинича грозным окриком Ногай.

Варлаам вздрогнул, едва не вскрикнул, но сдержался. Он поднял голову и устремил на хана взгляд, в котором читались покорность и надежда.

Ногай опять презрительно усмехнулся.

— Вот что, боярин! — сказал он. — Завтра нас ждёт охота. Большая охота! Поедешь с нами! Увидишь своими глазами, как травят степных волков!

Шатёр огласился скрипучим раскатистым смехом вельмож, от которого Варлаама с новой силой пронзил страх. Он едва сдерживал стук зубов. Тело било как в лихорадке.

Слава богу, на сей раз никого не казнили. Мунгалы пили кумыс, ели горячий плов, обсасывая грязные, все в бараньем жире, пальцы, громко чавкали, урчали от удовольствия.

Варлаам, взяв себя в руки, наигранно улыбался сидящим рядом пожилым бекам.

Татары благодарили его за дары, хвалили Льва, добрым словом поминали покойного уже ныне епископа Феогноста.

...Ночью Варлаам никак не мог уснуть и беспокойно ворочался. Лишь к утру он было задремал, но явился новый посланник и передал приказ Ногая: пора выезжать в степь на охоту.

«Какая там им охота, средь зимы! Ветер, снег, стужа! Какие ещё волки в этакую непогодь!» — Злость охватывала боярина.

Он глушил её, старался держаться спокойно, заставлял себя отвлекаться от тревожных дум.

...Летели галопом, снег — взмывал ввысь из-под копыт, шуршала обледенелая трава. И по-прежнему несмолкаемо выл буйный ветер, бросающий в лицо холод.

Позади осталась замёрзшая полоса Днепра, охотники с гиканьем проскочили плавни, понеслись дальше, уходя в безбрежный простор степи.