Погонщик волов

Они расходятся, на прощанье они величают друг друга настоящими немецкими мужчинами, которые способны воздать должное хорошей выпивке…

— …и у которых есть чем ублажить женщину, господа хорошие, так ублажить, чтоб ей не захотелось лезть в парламент и там извергать в прогрессивных речах своих нерожденных детей, вот так-то. Честь имею!

Не сказать, чтобы мир изменил свой облик от пьяной болтовни собутыльников.

Но кое-что из застольных речей засело в голове у управляющего. В ту же ночь он наведывается в постель к своей супруге. Супруга не имеет ничего против. Назавтра он проделывает то же самое среди дня. Жена не знает, что и думать.

В среду она предоставляет Фердинанду в одиночестве слоняться по парку. Нельзя утверждать, что Фердинанд убит подобной неверностью, но он разочарован, это уж точно. Он нарочно готовился к этому вечеру, он хотел побеседовать с ней о целебной силе воздержания. Многочисленные цитаты кружились у него в голове. Мало того, он выписал на отдельные листочки высказывания некоторых философов по упомянутому вопросу. А за шторами в опочивальне его милости тем временем погас свет.

Ночной сторож на деревенской улице протрубил второй час ночи. И тогда Фердинанд отправился к себе в контору и там написал письмо жене управляющего:

«Я прождал тебя всю ночь, правда, не всю ночь на улице, но ведь ждать можно и в глубине сердца. Представляешь ли ты себе, что это такое? Это когда удары сердца разносятся по всем его закоулкам, когда нужно унимать дыхание, как унимаешь ворчащую собаку, а снаружи тишина, от тебя — ни стука, и весь мир подобен могильному склепу…»

С утра пораньше Фердинанд посылает за Лопе. Чтобы тот — пожалуйста, перед школой — доставил письмо жене управляющего.

Только он сперва допишет еще несколько слов. Лопе сидит на кушетке и ждет. В школе ему до сих пор кричат вслед «Фердик Огнетушитель». Вот он и сравнивает, глядя в зеркало, свое лицо с напоенными скорбью чертами Фердинанда. Его глаза перебегают с Фердинандова лба по опущенным глазам к носу. Неужели у него, Лопе, такой же длинный острый нос? Нет, у него нос покруглей, картошкой, можно сказать, как у матери. И эдакая стена вместо лба! У Фердинанда лоб захватывает половину головы. А у Лопе на этом месте растет густая щетина.

Вот насчет рук ничего определенного сказать нельзя. Если представить себе, что на руке у Фердинанда нет перстня с синим камнем, а у него, Лопе, руки побелей, тогда, пожалуй, руки у них одинаковые. Но почему же мать не вышла за Фердинанда, если он, Лопе, их общий сын? Если у коровы родится теленок от какого-нибудь быка, то можно считать, что она вышла за этого быка замуж. Так сказал Пауле Венскат.

Жена управляющего стоит у печки, вся она какая-то патлатая и полуодетая.

— Стоило из-за этого гонять тебя в такую рань, — говорит она без обычной приветливости в голосе.

Она вскрывает конверт сальной шпилькой и, бормоча себе что-то под нос, читает его. Лопе, покашливая, дожидается положенной мзды. Жена управляющего поднимает глаза, рвет письмо на мелкие кусочки и бросает его в огонь.

— Жаль, у меня сегодня ничего для тебя нет, — говорит она неласково. — Но ты ведь не последний раз у меня, правда?

— Она уже встала? — трепеща, спрашивает бледный Фердинанд.

— Да, но она не сказала мне «спасибо». И не засовывала его вот сюда. Наверно, ты налепил там ошибок, хоть и долго писал.

— Не пойму я тебя.

— Ну, она ведь сунула его в печку — как мать сунула мой блокнот.

Мороз дохнул на цветы любви между Фердинандом и женой управляющего. Стебель, на котором расцвели эти цветы, оказался неморозоустойчивым.

После обеда жена управляющего под пустячным предлогом с какой-то записочкой сама приходит в контору. И застает его одного.

— Я хотела тебе сообщить, что он очень изменился.

— Перестал пить? Я хочу сказать, не уходит теперь по вечерам в винокурню?

— Этого я не говорила, но он теперь так мил со мной, так ласков, ты понимаешь, Ферди?

Фердинанд задумывается, поигрывая пресс-папье.

— Ферди, голубчик, ты должен меня понять. В конце концов мы ведь женаты, он и я. Я такая грешница, а он… он совсем не изменился. Ах, какие мы… ах, какая я была гадкая! Может, у него были заботы, а меня он щадил. У мужчин часто бывают заботы, когда женщины о том и не догадываются. Зато теперь он стал такой нежный. Он возвращается среди ночи и целует меня, а днем наведывается и спрашивает, как я поживаю. «А управляющий соседнего имения — свинья порядочная», — говорит он. И он готов возблагодарить бога за то, что ему не приходится, словно собаке, возиться с объедками, которые упали со стола добропорядочных супругов. Вот как он говорит. Что ты об этом скажешь, Ферди?

Фердинанд молчит. Солнце золотит пушок у него на голове.