Поговорим о графологии. Почерк – зеркало души

Подобно Акакию Акакиевичу, князь Мышкин, герой Ф. М. Достоевского, не просто хороший, но страстный каллиграф, для которого буквы сами по себе – вне всякого смысла, который они выражают, – являются источниками различных душевных движений и сильных переживаний. «С чрезвычайным удовольствием и одушевлением» князь Мышкин говорит о разных почерках, росчерках, закорючках, о шрифтах английских и французских, площадном и писарском, выражая восхищение и восторг: «“Они превосходно подписывались, все наши старые игумены и митрополиты, и с каким иногда вкусом, каким старанием! Взгляните на эти круглые “д”, “а”. Я перевел французский характер в русские буквы, что очень трудно, а вышло удачно. Вот еще прекрасный и оригинальный шрифт… Черно написано, но с замечательным вкусом… Дальше уж изящество не может идти, тут все прелесть! Бисер, жемчуг…

Росчерк – это наиопаснейшая вещь! Этакой шрифт ни с чем не сравним, так даже, что можно влюбиться в него”…». Каллиграфия у Мышкина не только возвращает знаку – рисунку буквы – свой прежний смысл, но и приобретает новый, «психологический, отсутствовавший в древней, и воспроизведение чужого почерка для князя – это способ проникновения в дух того человека, чьей рукой был начертан подлинник. «Посмотрите, оно составляет весь характер, и, право, вся тут военно-писарская душа проглянула: разгуляться бы и хотелось, и талант просится, да воротник военный туго на крючок стянут, дисциплина и в почерке вышла, прелесть!»

Английский писатель Вальтер Скотт в своей книге «Хроника Кэнонгейта» писал: «Я взглянул на ровный, четкий, но дрожащий почерк, которым был написан манускрипт… и тут же подумал о справедливости тех, кто считает, что многое о характере человека можно узнать благодаря его почерку… Разве написанные с уверенным размахом заглавные буквы не выражали гордость автора и сознание своей большой значимости?»

Не случайно Анатоль Франс, например, замечал: «По одному соотношению красных строчек в сочинениях я могу сказать, причудливый или спокойный у автора характер». «Графология есть наука в высшей степени практическая, ибо для знакомства с человеком нет необходимости даже видеть его», – это мнение Дюма-сына. В другом месте он восхищается: «Какая могучая сила судить о людях издали!» «Дайте мне почерк женщины, – воскликнул Вильям Шекспир, – и я раскрою вам тайну ее сердца!»

А. П. Чехов в своем рассказе «Любовь» отмечал: «…В размашистом, но несмелом почерке я узнал походку Саши, ее манеру высоко поднимать брови во время смеха, движения ее губ». А историк П. Щёголев, характеризуя императора Николая II, дает следующую характеристику его почерка: «Уже самый внешний вид дневников, написанных почерком, удивительно ровным, четким, неизменным с первого дня до последнего, свидетельствует об удивительной душевной невозмутимости писавшего. Однообразному фону записей соответствует однообразное отношение решительно ко всем событиям, записанным в дневнике. Равнинность дневника становится даже страшной».

Недаром, наверно, еще Стефан Цвейг писал: «…Почерк неповторим, как и сам человек, и иной раз проговаривается о том, о чем человек думал…»

Работу графологов XIX в., строивших свои заключения в соответствии с теоретическими воззрениями Мишона, критикует в своем рассказе «Тайна почерка» Карел Чапек: «Енсен нацепил свои волшебные очки и воззрился на почерк.

– Ага, женская рука, – усмехнулся он. – …Эта женщина лжива! Таково самое первое впечатление от ее почерка: ложь, привычка лгать, лживая натура. Впрочем, у нее довольно низкий духовный уровень, образованному человеку с ней и поговорить не о чем. Ужасная чувственность, смотрите, какие жирные линии нажима… И страшно неряшлива, в доме у нее, наверное, черт знает какой беспорядок… Обратите внимание, как она пишет начало слов, в особенности фраз, – вот эти размашистые и мягкие линии. Ей хочется командовать в доме, и она действительно командует, но не благодаря своей энергии, а в результате многословия и какой-то деланной значительности. Самая подлая тирания – это тирания слез. Любопытно, что каждый размашистый штрих завершается спадом, свидетельствующим о малодушии… После каждого такого невольного спада она собирает силу воли, а вернее, силу привычки, и дописывает слово с тем же самодовольным хвостиком в конце, – она уже опять прониклась самонадеянностью. Весь почерк проникнут притворством, он как бы старается быть красивее, чем на самом деле, но только в мелочах… Особенно обращают на себя внимание черточки над буквами. Почерк имеет обычный наклон вправо, а черточки она ставит в обратном направлении, что производит странное впечатление – точно удар ножом в спину… Это говорит о вероломстве, коварстве».

И последнее. Очень интересный образец графологического анализа почерка поэтессы Е. Добровенской по рукописному тексту ее стихотворения «Каблучком своим острым по сердцу задев» был выполнен Олегом Копыловым на страницах электронного литературно-художественного журнала «Дальний Восток России».