Поговорим о странностях любви

Галочка, где взять тряпку? Какая там уборка, хочу обмотать дверь. Она так хлопает, что голова раскалывается. Ты бы присела на минутку. Надо беречь силы. Еще панихида, кладбище, поминки… Хочешь, я заберу Анюту к себе? Сменит обстановку, поиграет с Сэдди. Не бойся, блох у нее нет, я купаю ее в специальном собачьем шампуне. Как знаешь. Вечная история: хочешь людям помочь, а тебе… Сколько раз давала зарок: не лезь! Она уже забыла, как Сева от нее уходил, а я его уговаривала. Что он, что она: неблагодарность и упрямство. Дудки! Больше я в чужие дела не вмешиваюсь. Мало, что ли, людей в партбюро, в месткоме? Чуть что: «Стелла Олеговна, только вы!» А сами в кусты. Хватит. Когда-то же я стихи писала. Даже Сева хвалил. Догадывался ли он, что тот сонет?.. Нет. Да и было ли что-то? Так, настроение, случай… Тогда все казалось безумно серьезным. Теперь и вспомнить-то нечего. После ночного дежурства целовались. Меня током ударило. В редакции только постелили паласы, статическое электричество. А потом… По ночам ревела, как последняя дурочка! Легко жил, легко умер. Легкий человек. Врачи говорят: совсем не мучился. Это как умереть во сне. Обо всем остальном позаботится Стелла Олеговна. Расхлебает все каши, которые заварят наши «золотые перья», красавцы наши. Им нужно, чтобы все восхищались, сочувствовали. Все уже собрались, только Севы нет. Является часа через полтора, с такими несчастными глазами, что ни у кого язык не поворачивается его отругать. Сидит ссутулившись в своем длинном коричневом шарфе толстой вязки. Кто, кстати, вязал, уж не Карина ли? Понемногу оттаивает, рассказывает о своих неприятностях. Нехотя, все время извиняясь за то, что вынужден посвящать посторонних в такие грустные подробности. Говорит, говорит, а сам ест, ест… Любил, чтобы его пожалели. Когда рядом есть кто-нибудь вроде меня, которая всегда подставит плечо. Умру, тогда поймут. Это? Брат Севы. Где-то на Севере. Серьезный. Он-то Гале поможет. Севка ничего не оставил, кроме долгов. Алена, знаешь, родители ребят из автобуса, который Сева заслонил своей машиной, решили собрать ему на памятник. Но пока что-то не спешат. Хорошо, хоть венок прислали. «Спасителю тридцати детей от благодарных родителей…» М-да.

Кстати, где наш венок? Гавриленко еще удумает заказать бумажную ленту. Нет, Нонна помнит, что надо матерчатую. Красную с золотыми буквами. Или черную? Все-таки солидная организация, не соседи по дому. Вон у них как! Буквы с завитушками. Зато цветов не пожалели. Да — цветы! Эти не кладите в гроб. Разбросаем по дороге, когда будут выносить. Целлофан — сюда. Кто видел ножницы? Спасибо. Вы откуда? А-а… Помню. Сколько пришлось биться, чтобы прошла та статья! Вы работаете там же? На повышение? Сева… Всеволод Михайлович долго работал над статьей. Было мнение, что… Но он настоял на своем. Да-да, директора сняли. Выступите на траурном митинге? От имени рядового читателя. Принципиальность покойного, его упорство, бескорыстие. В двух словах о своей истории. Как пример. Лучше бы набросать канву… Вы меня не так поняли: от волнения люди часто сбиваются. Что же мне самой сказать? Коротко, но емко. Не обходя острых углов. «Это был человек сложный, как сама жизнь». Цветы. Какая крупная пчела! Еще одна. Люди умирают, а пчелы собирают мед на венках. «В день похорон, в час медосбора…» Давно не писала стихов: тут разве успеешь? «Сквозное кружево оград, и время, равнодушный стражник… странник…» Давление падает. «Ограды кружевной узор, плиты могильной тусклый… черный… серый камень… канул камень…» У-ме-ер!!! И никогда, никогда больше не… Ох! Ох! Нельзя распускаться. Нельзя. Столько людей. Я не имею права. Отойти. Сесть. Таблетку. «Сквозное кружево оград… и тень цветка на постаменте… и тяжкий крест». Бездарь! Тупица! Идиотка! Ничего я никогда не сочиню. И ладно, и пусть.

Галя, дать бабушке таблетку? Я провожу вас во двор, там прохладней. Понимаю. Словно сына потерять. Садитесь. Вот здесь. Трудно им придется. Особенно Анюте. Она точь-в-точь Сева. Мы постараемся заменить… заменить… Да. Понимаю. Да-да. Сейчас об этом, конечно, говорить рано, но если Павлик задумает пойти на журфак, я первая… Можете не сомневаться. Бабушка, вы еще посидите, а я сбегаю наверх, там еще масса дел. Масса. «По крышке гроба комьев гром… град… и медь…» Получится: «иметь»… «Шопен в неистовом крещендо»… вычурно… «в неистовом полете… порыве»… Как легко писал Сева! Ему все давалось само собой. Сел, и готово. Нет, мучился. Но не подавал вида. «Летели комья в час последний, летели пчелы на цветы… и дух сентябрьский, осенний…» «Последний — осенний»? …«И дух трагический, осенний, как чувство… как бремя вечной правоты…»