Поговорим о странностях любви

Когда в интересах науки мне отрубят голову, то на срезе шеи, как на пне, обнаружатся кольца. Чем уже кольцо, тем меньше солнца и влаги было в тот год. Вот еще один засушливый для меня сезон. А до чего ж хотелось с тобой куда-нибудь завеяться в безлюдье, бестелефонье, безэрмитажье! Поваляться рядышком в лесу, или, пока ты спишь, походить босиком вокруг тебя… Как же, дождешься! У тебя миллион отговорок. Виноват, оказывается, мой эгоизм. Почему это я, видите ли, не согласился прилететь к тебе, вернее, к вам, в Усть-Рыбинск? Какая идиллия: ходить по грибы всем семейством! «Вот боровик, вот мой муж, это поганка, а это наш гость, доктор Красовский. Правда, у нас чудесно, доктор?» Правда! У меня на тебя никаких прав, я кругом виноват, я нетерпеливый, суетливый и суеверный, ты можешь сделать со мной все, что угодно, даже бросить, но только не это! Пока он существует между строчек, в местоимениях: «мы ходили на лыжах», «к нам пришли» — как обстоятельство места твоей жизни, как отец Серого, — это еще как-то укладывается в моей голове. Укладывается, как сваливаешь в угол вещи: пусть полежат, авось когда-нибудь дойдут руки и приберем.

А теперь прибирают меня. И еще как бы с пользой для меня же: «Если бы ты появился в своем белом халате и с зеркальцем на лбу, потом многое было бы легче». Ванда, ты же умница, подумай сама: ну какой из меня конспиратор? Ваш семейный скандал мне на руку, это ускорило бы развод, но ты и об этом подумала: «Не рассчитывай, что ты вызовешь Валеру на дуэль, а я уеду с тобой. Я еще не готова. Не торопи меня, ладно?» Ах, ладно, ладно… Наверно, ты мудрее и практичнее и делаешь все так, чтобы в конечном итоге было лучше нам обоим, вернее, всем троим. Я могу ждать тебя и год, и два, и пять лет, но два дня — никак! И ты, отлично зная это (зачеркнуто).

Мы как-то разговорились с Пашей о превратностях семейной жизни. Иногда он просит ключи от моей комнаты, тогда я выхожу на ночное дежурство, а он как бы срочно уезжает по вызову. Об этой женщине я знаю только то, что это давняя, еще с института, его любовь. Оба повязаны детьми, а у нее на руках еще мать-сердечница, так что о женитьбе и мечтать не приходится, они оба это понимают. Пашина жена моложе ее, дома у Паши все блестит, чего, казалось бы, еще? Может, просто человек по своей природе полигамен? Паша признает, что без семьи нельзя, но полагает, что их может быть несколько, при условии, что к каждой относиться серьезно. Эта женщина — праздник, который не всегда с ним. Трудно быть готовым к празднику. Но я уже заранее вижу, как Паша меняется перед встречей с ней… По-моему, это может тянуться вечно. Никто не хочет решительных перемен ни в чем: вдруг от этого будет только хуже? И только дети, ради которых все как бы сохраняется в неприкосновенности, с пониманием относятся к естественным вещам (а что естественнее тяги людей друг к другу!). Конечно, если не подзуживать детей, не растравлять в них обиду или жажду мести. Они куда лучше воспринимают наши принципы и идеи: мы лишь соблюдаем правила игры, они живут ею.

И я им завидую, хотя ты меня и упрекаешь в инфантильности.

Отец рассказывал, как однажды к нему привели одного тугоухого, которого задержали мальчишки. Дело было сразу после войны, слуховые аппараты делали не как сейчас — батарейка и проводки: большущие наушники, на груди ящик с электропитанием. Мальчишки приняли этого дядьку за немецкого шпиона-радиста и чуть не прибили. Пойди докажи, что ты глухой! Какая экспертиза — беднягу усыпили под наркозом и стреляли у него над ухом. Он не вздрагивал от выстрелов, тогда поверили. Выпустили, а через день снова поймали. Так и тягали, пока он не запасся справкой, что глухой.

Где мне взять справку для тебя? И какую? Ведь грешен! Я как тот командированный из анекдота, который давал жене телеграмму: «Но люблю я только тебя!» Если ты чувствуешь это и без телеграммы — хорошо. Нет — сведем все к моему эгоизму и распрощаемся на лето. А мы уж с ним, с эгоизмом, скоротаем отпуск как-нибудь вдвоем. Есть же на свете места кроме Усть-Рыбинска и закусь помимо грибов.

Целую.

С.

* * *

Эй, на материке!

Здесь не развита кустарная промышленность, а то бы прислал в подарок шкатулку с надписью, выложенной из ракушек: «Привет с острова Гадючий!» Тебе остается поверить мне на слово, что такой остров существует. Его можно накрыть одними клёшами, да и тех, считай, нет. Полгода штаны надевают здесь лишь по праздникам или перед приездом начальства, но все это так редко! Даже на утреннее построение личный состав выходит в одних плавках. Меня это сперва забавляло, но через неделю и я включился в общеостровную нирвану. Странное чувство: отъединенность и невостребованность. Мне не привыкать: для тебя я всегда — на острове.