Пограничье

   Вздохнул грустно и снова посмотрел на меня просительно и выжидательно, словно я должна была что-то сделать, словно он маленький мальчик, а я пообещала взять его с собой на рыбалку, но забыла o своем обещании в последний момент. Я удивленно нахмурилась, а Павлик только тряхнул головой, растрепав идеально уложенные волосы, и быстрым шагом вышел из комнаты

   Что же касается меня, то я рухнула обратно в измятые простыни и развороченные подушки, но тут в кроватке заворочалась Оливка и, одновременно с этим, раздался насмешливый мужской голос:

   — Значит, тебя можно поздравить?

   Я наткнулась взглядом на веселые Генкины глаза и вдруг почувствовала, как алым цветом загораются уши, щеки и, кажется, даже лоб.

   — Ты, ты…

   Вот что сказать и как? От одной мысли, что эту ночь он провел рядом со своей подопечной и был свидетелем… всего, что происходило в спальне, стало, мягко говоря, нехорошо.

   Хранитель только рассмеялся, запрокинув голову, а вволю нахохотавшись, уперся руками в собственные колени и потряс темной гривой волос из стороны в сторону.

   — Прекрати, — хмыкнул, глядя на мое пылающее лицо. — Ты сейчас тут пожар устроишь, честное слово. Не паникуй. Я, может, не самый приличный в мире ангел, но я не подсматривал, правда. Мое физическое присутствие Оливке ни к чему, достаточно было накрыть комнату своим полем… Так поздравлять тебя или нет?

   — Я пока не определилась, — честно ответила я и поднялась с постели, закономерно решив, что поспать мне сегодня все равно не дадут, стремительно упаковала себя в халат, который Дуная выдала Павлику, и только после этого смогла, наконец, нормально и без смущения посмотреть Афиногену в глаза.

   — Что ты здесь делаешь?

   — Как что? — Афиноген по-клоунски развел руками, — а как же моя дипломная работа? Интересы моей подопечной…

   Я небрежно махнула рукой, пробормотав:

   — Теперь это моя подопечная… — и в тот же миг зеленая бабочка щекотно взлетела с моего запястья, заставив Афиногена побледнеть.

   — Что ж ты такая балда?! — выругался ангел-хранитель и даже зубами скрипнул, а потом просто исчез. Растворился в воздухе, не прощаясь и не объясняя причин своего нелицеприятного высказывания в мой адрес.

   Наверное, я бы заострила на этом больше внимания. Или возмутилась. Или опешила. Или хотя бы сделала себе зарубку подумать об этом, потому что оставлять такие вещи без внимания было не в моих правилах, но как раз этот момент Оливка выбрала для того, чтобы окончательно проснуться, и залитую солнцем спальню огласил басовитый недовольный рев. Моя девочка. Она тоже всегда просыпается в дурном настроении. Повезло Павлику. Две таких красавицы-привереды, и обе его. Тут я прямо подавилась своей мыслью и даже рот рукой прикрыла, пораженная и растерявшаяся даже не от того, что сама об этом подумала, не от того, что такая идея вообще могла прийти мне в голову, а, скорее, от того, что мысль о том, что я — ну, и Оливка, конечно, тоже, — что мы обе теперь принадлежим кому-то, вместо привычного отторжения, чувства тошноты и головокружения, вместо ярости и красной пелены перед глазами, вместо желания рвать зубами трепещущую теплую плоть, упиваясь солоноватым вкусом крови… Эта мысль вызвала томление в членах и глупую улыбку.

   Мать-хозяйка! Я, кажется, Все-таки сошла с ума…

   Оливка тем временем надрывалась, пугая своим совершенно не детским голосом обывателей Дунькиного дома. И судя по тону, она требовала. И требовала странного:

   — Ока! — кричала она, размазывая крупные, как прозрачные фасолины, слезы по красному от натуги кукольному личику. — Ока!

   — Зайка, — я взяла девочку на руки. — Булочка моя сладкая, что случилось?

   — Ока! — проревела сладкая булочка и изо всех сил врезала мне по носу.

   Точно, моя девочка. У нее еще и рука тяжелая.

   Первой прибежала Дунька.

   Следом за ней ворвался Карп Самович с нашей кормилицей на прицепе.

   — Ока! — повторила Оливка и посмотрела на меня несчастно, но при этом яростно и требовательно. — Ока я!!

   — Я не понимаю, чего она хочет, — призналась я всем присутствующим и почувствовала при этом непонятную обреченность.

   Карп Самович тихонечко покашлял в кулак и, небрежно протирая бархатной ветошью полированный зеркальный столик, предположил:

   — Может, она есть хочет? — племянница местного дворецкого без всякого стеснения рванула шнуровку на своем необъятном бюсте, а как раз подоспевшие к этому моменту Ларс и Гаврик при данном незамысловатом и совершенно очевидном в своих добрых намерениях движении по-братски синхронно застонали.

   Оливка завороженно уставилась на тяжелую женскую грудь, увенчанную большим, квадратным, коричневым соском и с удвоенной силой взревела:

   — Ока я!!!

   Несостоявшаяся кормилица обиженно поджала губы и, словно нехотя, спрятала так щедро предложенную грудь.

   Дуная попробовала отвлечь малышку одной из погремушек, с которой сама играла в своем далеком и почти забытом детстве, но получив этой же игрушкой по лбу, пробормотала:

   — А раньше ты это чудовище чем кормила-то?

   — Раньше у меня Зойка была, — ответила я, с удивлением следя за тем, как ручьи слез вдруг иссякли, как радостно подпрыгнули беленькие кудряшки на макушке.