Пограничье

   — Твою же мать... — прошептал Пауль Эро и опустился на колени рядом с бессознательным телом. — Только не говори мне, что ты помер.

   Дворецкий на это ничего не ответил, продолжая лежать на ковре в позе неестественной и дикой.

   — Твою... — сыщик зажмурился. — И что теперь прикажете делать?

   Только что одним метким ударом он пробил голову бывшему дворецкому Призрачного замка. И тот коварно умер, оставив сыщика без ответов, а главное, с острым ощущением неоконченности дела. И еще того, что неприятности, кажется, только начинаются.

   — Лина, — прошептал, словно пробуя имя на вкус.

   — Что?

   — Просто... Лина...

   — Прекрати, — она нахмурилась укоризненно, но рассмеялась при этом весело и счастливо. — Ты меня смущаешь.

   — Серьезно? — директор Ясневский склонился к обнаженному плечу и, прихватив зубами бархатную кожу, простонал:

   — Лина...

   — О, Боги! — женщина обняла его за щеки и заставила посмотреть себе в глаза. — Ты не отстанешь?

   — Нет, — улыбнулся по-мальчишечьи и подул ей в лицо, отбрасывая с аккуратного носика светлую прядь волос. — Я очень...

   — Настырный?

   — Я хотел сказать, настойчивый и...

   — Упертый.

   — Упрямый. Ангелина, ну в самом деле, просто скажи мне «да». Я же вижу, что ты согласна.

   Она прикрыла глаза, прислушиваясь к звенящему состоянию абсолютного счастья внутри. Это чувство было незнакомым, но до головокружения приятным.

   — В конце концов, — шептал на ухо коварный искуситель, соблазнительно лаская кожу горячим дыханием, — ты все равно скажешь «да». Скажи сейчас, Лина моя...

   — К чему эта спешка? — рассмеялась она снова.

   — Хочу, — упрямо повторил он, целуя шею, ключицы и ниже.

   — Ве-э-эль...

   — Это «да»? — интимный шепоток послал обжигающую молнию через центр груди, прямо к сердцу.

   — Да, — капитулируя перед его настойчивостью и падая навзничь.

   — «Да, я согласна»? Или «Да-а, еще»?

   — И то, и другое... Пожа-а-луйста!

   И снова тягучая ласка чередуется с нетерпеливой страстью, а резкость движений скрадывается глубиной поцелуев и абсолютной принадлежностью.

   Ты растворяешься полностью в нечаянном счастье, которое ускользало от тебя всю бесконечность одиноких дней, ты отдаешься любви, которая закручивает в узел внутренности. Ты дышать не можешь, без ощущения жаркого и отзывчивого тела рядом. И ты умираешь от мысли, что это может быть не навсегда.

   — Моя, ты моя! — откуда эта жажда всецелого обладания, непонятная, где-то детская немного. Так ребенок не хочет делить мать ни с кем другим...

   Но нет ничего детского в словах, которые шепчутся на ухо, и в плавности движений. Нет ничего детского в том, как тонкие пальцы скользят по щекам, царапаясь об отросшую щетину, как прижимаются к губам, пересохшим от жажды, не имеющей ничего общего с водой. Нет ничего детского в том, как она выдыхает, изгибаясь дугой, навстречу яростным движениям:

   — Твоя...

   Ничего. Пустота. Вселенная сжимается до двух тел, сплетенных на узкой кровати, до двух сердец, зашедшихся в синхронном ритме страсти...

   — Обойдемся... без свадебного... платья, — едва справляясь с дыханием, шепчет директор Ясневский, не отрывая восторженного взгляда от лица своего профессора.

   — Упрямый, — она улыбается, не открывая глаз.

   Улыбается, пока, смеясь, они разыскивают ее чулок, пока собираются, пока завязывают Велю галстук. И он улыбается, наслаждаясь ее искренним счастьем и легким смущением.

   Под дождем они смеялись, как школьники. И, кажется, напугали жреца, вязавшего бесконечно длинный шарф у подножия статуи Великому Океану. Точно напугали, потому что, завидев их, тот вскочил на ноги и с непонятным подозрением в голосе спросил:

   — Вы же не эльфы?

   — Нет, са'асэй, — развеселился Вельзевул Аззариэлевич, заправляя черную с проседью прядь за ухо. — Мы черти... — подмигнул Ангелине и исправился:

   — То есть, я... Я черт, на какую-то часть... Ты не против, счастье мое?

   — Если ты интересуешься, не против ли я пожениться по вашим традициям, то нет, — Ангелина мягко дотронулась до мужского плеча и шепотом добавила:

   — По каким угодно, Вель, — привстала на цыпочки и прошептала на ухо:

   — Хочется перейти поскорее к той части, которая следует сразу за свадьбой.

   — Семейная жизнь? — Вельзевул Аззариэлевич вопросительным знаком изогнул бровь и бросил извиняющийся взгляд в сторону жреца, который активно изображал из себя глухого.

   — Брачная ночь.

   — Са'асэй!!!

   — Я понял, — жрец сложил руки на груди и торопливо произнес:

   — В сей светлый вечер, когда небо послало земле благословение... — наткнулся на тяжелый взгляд черных глаз и обреченно вздохнул:

   — Раздевайтесь, — а после, ворча, направился в подсобное помещение.

   Сплошная спешка... Ну, что ж, хоть так. С тех пор, как двери Школы храмовников закрылись за его спиной, это была первая пара, желавшая соединить свои судьбы древним чертовым обычаем. Просто восхитительно!

   Когда жрец вернулся в храм, неся в руках церемониальный нож и белый платок, мужчина уже обнажился до пояса и самозабвенно целовал свою спутницу, что не являлось частью традиции, и са'асэй поспешил напомнить об этом при помощи деликатного покашливания.