Пограничная трилогия: Кони, кони… За чертой. Содом и Гоморра, или Города окрестности сей

Когда добрался до сложенного из ящиков убежища, свеча еще горела; он взял оба стакана в одну руку, отвел занавеску и опустился на колени.

Ну вот и я, дружище, сказал он.

Но, не успев договорить, уже увидел. И медленно поставил стаканы наземь.

Братан, сказал он, а, братан?

Парень лежал, отвернув лицо от света. Глаза его были открыты. Билли позвал его. Так, будто надеялся, что тот не успел уйти далеко.

Братан, сказал он, а, братан? Вот черт побери. Братан! Вот ведь дрянь-то какая приключилась, сказал он. Уж такая дрянь, что хуже некуда. Не так, что ли? О боже! Дружище. Черт подери.

Взяв тело парня на руки, он поднялся и развернулся.

Проклятые шлюхи, сказал он.

Он плакал, слезы ярости текли по его лицу, и, не обращая на них внимания, он взывал к беспросветному дню, взывал к Богу: как же тот не видит, что у него тут прямо перед глазами творится.

Ну погляди же! — кричал он. Ты видишь? Неужто ты не видишь?

Выходные кончились, серые рассветные сумерки понедельника высветили процессию школьников, совершенно одинаковых в одинаковой синей форме, они куда-то шли по хрустящему песочком тротуару. У перекрестка женщина, которая их вела, ступила на мостовую, чтобы перевести через дорогу, но тут увидела черного от крови мужчину, который шел, неся на руках тело друга. Она подняла руку, и дети остановились, столпившись с прижатыми к груди книжками. Мужчина прошел мимо. Они не сводили с него глаз. Мертвый юноша на его руках лежал запрокинув голову, его приоткрытые глаза уже ничего не воспринимали — не видели ни стены, ни улицы, ни бледного неба, ни этих детей, крестившихся, стоя в сером сумраке. Мужчина с его ношей прошел и навсегда исчез с того безымянного перекрестка, а женщина вновь сошла на мостовую, дети за ней, и все продолжили движение к местам, которые были им предначертаны, как кое-кто верит, давным-давно, задолго даже до начала мира сего.

Эпилог

Через три дня он уехал, с собакой вместе. День был холодным и ветреным. Щенок дрожал и скулил, пока он не взял его к себе на луку седла. С Мэком они все обговорили еще вечером. Сокорро ни разу на него не посмотрела. Поставила перед ним тарелку, и он сидел глядел в нее, а потом встал и пошел по коридору, оставив завтрак на столе нетронутым. Когда он снова проходил по кухне десятью минутами позже, теперь уже в последний раз, его тарелку так и не убрали; Сокорро все еще стояла у плиты, на ее лбу красовался пепельный след пальца, ранним утром оставленный священником в напоминание о ее смертности. Как будто она была на сей счет другого мнения. Мэк расплатился с ним, он положил деньги в карман рубашки и застегнул его.

Когда уезжаешь?

Утром.

Но это же тебе не обязательно.

Мне ничего не обязательно, кроме как умереть.

Ты не передумаешь?

Нет, сэр.

Что ж… Ничто не бывает навсегда.

Кое-что бывает.

Да. Кое-что бывает.

Мне очень жаль, мистер Мэк.

Мне тоже, Билли.

Мне следовало бы лучше за ним присматривать.

Это бы всем нам следовало.

Да, сэр.

Тот его двоюродный брат… Он объявился около часа назад. Тетчер Коул. Звонил из города. Сказал, что они наконец-то отыскали его мать.

И что она им сказала?

Он не сообщил. Сказал, что они не получали вестей от него целых три года. Что на это скажешь?

Не знаю.

И я не знаю.

А вы поедете в Сан-Анджело?

Нет. Может, надо бы. Но нет.

Да, сэр. Что ж…

Отпусти это от себя, сынок.

Да мне и хотелось бы, но… Наверное, надо, чтобы прошло какое-то время.

Я тоже так думаю.

Да, сэр.

Мэк кивком указал на посиневшую и распухшую руку Билли.

А тебе не кажется, что надо бы насчет этого показаться врачу?

Да ну, это ничего.

Мы тут тебе всегда будем рады. Если будешь работу искать. Армия тут все забирает себе, но мы найдем, чем тебе заняться.

Спасибо.

В котором часу уезжать собираешься?

Ранним утром.

Ты Орену говорил?

Нет, сэр. Нет еще.

Ну, с ним-то вы, скорей всего, за завтраком увидитесь.

Да, сэр.

Но увидеться им не пришлось. Он выехал еще в темноте, задолго до света, и, пока ехал, солнце поднялось и снова закатилось.

Следующие годы были для Западного Техаса годами ужасной засухи. Он продолжал переезжать. В тамошних местах работы не было нигде. Ворота пастбищ стояли открытыми, на дороги намело песку, и по прошествии нескольких лет стадо коров, да и любого другого скота, стало там редкостным зрелищем; он продолжал кочевать. Текли дни этого мира. Текли его годы. Пока он не стал старым.

Весной второго года нового тысячелетия он жил в Эль-Пасо в отеле «Гарднер», работая статистом на киносъемках. Когда эта работа кончилась, он никуда не съехал. В холле отеля стоял телевизор, мужчины его возраста и помоложе по вечерам сходились туда и, сидя на старых стульях, смотрели, но телевизор ему был малоинтересен, да и люди эти мало что могли ему сказать, как и он им. Деньги кончились. Через три недели его выселили. Седло свое он давно уже продал, так что, когда он оказался на улице, при нем была лишь сумка с надписью «Американский образ жизни» да скатка с постелью.