Пограничники

В штабе всегда было шумно, тесно, накурено. Юноши и пожилые люди, девушки и молодые женщины — многие в самом неожиданном одеянии и при оружии, представлявшем все арсеналы Европы. Украинская певучая мова, русско-украинский смешанный говор, русская твердая речь; степенные подрывники, молоденькие радистки, знающие себе цену снайперы, пропахшие лекарствами медицинские работники, шумливые газетчики, внимательно-рассеянные писатели, озабоченные работники штаба. Люди только что из немецкого тыла, заросшие, суровые, порой в промокших бурых повязках, за поясом «парабеллумы» или «вальтеры», на поясе — штык-тесак, на плече — «шмайсер», за широченным кожаным голенищем — рожки автоматов, пропахли дезинфекцией и дрянным трофейным эрзац-табаком. Потом они уже в «московском обличье»: модно подбритые височки и даже брови, пахнут «Тройным одеколоном», курят «Беломор» фабрики «Ява», скрипят кожей ремней, топочут вечными кирзовыми сапогами, ведут разговоры: «А она смеется и отвечает…» или: «Пока тут прохлаждался, немец там на наших напер…»

И вот уже эти ребята летят туда: подтянутые, строгие, новенькие награды на гимнастерках, черные, необбитые автоматы, пистолеты, наборные плексигласовые рукоятки у финских ножей. «Ну прощевайте, хлопцы, до встречи в Киеве…»

Улетели в ковпаковское соединение радистки — помощник начальника отделения связи Галя Бабий и ее подруга Клава Яковлева — координировать действия генералов Ковпака и Федорова. Настроение у всех было радостное — в Сталинграде добивали Паулюса. Гризодубова перед отлетом из Внуково расцеловала обеих. Генерал Строкач пожелал ни пуха ни пера (он посылал самых лучших радисток — дело было очень ответственное) и тихо, словно от себя, попросил:

— Девушки, прошу постараться соединить надежной связью оба отряда. Так это важно — словами не передать…

Задание выполнили с блеском. Но из тыла врага Галя возвратилась одна, напарница ее по просьбе Ковпака была оставлена у него на связи. В последнее время многое улучшилось в обеспечении партизан. С нового, 1943 года генерал Строкач издал приказ по УШПД: во избежание ошибок выброску людей и грузов должен сопровождать офицер штаба. Крупные же соединения часто сооружали аэродромы, на которые искусные летчики Гризодубовой сажали свои тяжелые «дугласы». А ведь было как — горько вспомнить: Галину подругу Веру Булавину забросили на дерево; повисла она, сбежались немцы: «Рус фальширмегер!» Русская парашютистка подстрелила шестерых, седьмую пулю себе оставила…

Увидев девушек, темпераментный Ковпак сердито закричал:

— Я прошу тол, а мне баб прислали…

Потом успокоился, задал традиционный, ставший у партизан почти поговоркой вопрос:

— Что нового от Строкача?

Когда пришел из Москвы приказ Галине возвратиться, тот же Ковпак забунтовал:

— Не пущу, ты мне тут нужна!

И только приказ Коротченко подействовал — отпустил не ругаясь. Это было хорошим признаком. И даже угостил партизанской кашей собственного приготовления, что уже считалось высшей формой проявления благодарности.

Когда Галина докладывала, генерал Строкач заразительно смеялся:

— Если Сидор Артемьевич не ругался и кашей потчевал, значит Дед был доволен вашей работой, Галя.

Через несколько дней проводил генерал знаменитого боевого подрывника из Харьковского отряда Героя Советского Союза Василия Яремчука.

Его привезли со сквозным пулевым ранением легких. Но заботы партизанской помощницы, какой-то тетки Мотри из Хинельских лесов, да искусство московских врачей, богатырское здоровье атлета Яремчука и природный оптимизм помогли ему воскреснуть из мертвых.

Генерал Строкач приехал к нему в госпиталь. Яремчук оказался очень приметен — грозные черные брови и добрые голубые глаза. А в прошлом был колхозником, студентом, шахтером, учителем. И вот стал подрывником. Сильный, несокрушимый характер!

— Добрый день, Василий Максимович. Вот вы какой. Говорят, немца кулаком убиваете…

— Здравствуйте, Тимофей Амвросиевич. А я вас таким и представлял. Богатырем, который как рукой махнет — и вся партизанская сила идет в наступление на эшелоны…

— Богатыри у нас Ковпак, Федоров, Сабуров, а я просто начальник штаба.

— Как-то я поинтересовался у Ковпака, боится ли он вообще когда-нибудь. Ответил: «Наибiльше боюсь, що не зроблю шкоды нiмцям до того, як уб'ють мене». И я тоже так. Когда первый эшелон подрывал, волновался точно на вступительных экзаменах в институт. Думал: хоть бы не пропасть, пока не загорится и не станут взрываться в вагонах снаряды. А потом уже и смерть не страшна. После были всякие эшелоны — с танками, боеприпасами, солдатами… У моей подрывной группы теперь такое правило: бросать под откос только ценные эшелоны.

— А как узнаете о них?

— Свои люди на станциях. А кроме того, немцы сами оповещают: перед составами с танками и с живой силой летят над дорогой самолеты и полосуют из пулеметов… А однажды вижу, катит эшелон на запад, у нас все готово, только надо хлопцам дать команду, чтоб крутили ручку электромашинки. Тут я кричу: «Отбой!» Увидел в окнах перевязанных фрицев.

— Пожалели раненых?

— Лежачего не бьют…