Пограничными тропами

Зимой двадцать четвертого года Петру Карабану пришлось вступить в бой со взводом пехоты. Аскеры, вырыв временные пограничные столбы, вторглись ночью на нашу землю. Прошли уже около ста метров, когда на их пути вырос всадник с ручным пулеметом. Сдвинув на затылок буденовку, властно сказал:

— Стоп! Дальше хода нет, поворачивайте назад, господа-мусье.

Возможно, Петр выражался не столь изысканно.

Офицер с нагловатой усмешкой посмотрел на молодого бойца и, коверкая слова, процедил:

— Когда ишак стоить перед локомотив, его нет живой, локомотив давил ишак. Молодой человек не хотейл быть живой?

Петр вздыбил коня и галопом ускакал в снежную декабрьскую круговерть. Вслед ему раздался хохот солдат и резкий выкрик офицера: «Карош аскер, умный аскер!»

Однако смеялись чужеземцы рано. Отскакав метров на двести, Карабан спрыгнул с коня, залег и выпустил по ним очередь. Пули просвистели низко над головой бандитов. Потом донесся голос:

— Последний раз предупреждаю, если не хотите быть покойниками! Назад!

Турки не поверили, что один боец может сопротивляться им. Они знали, что на горной заставе всего девять пограничников, до нее семь километров, стрельбу там не услышат. Он один, пусть даже и с ручным пулеметом. А их тридцать отлично вооруженных и обученных.

И разгорелся бой, продолжавшийся несколько часов. Но самое поразительное случилось потом, уже на рассвете. Турецкие аскеры увидели, как пограничник вскочил на коня и помчался прямо на них, стреляя из пулемета. Ошеломленные такой дерзостью, испуганные тем, что этого человека вроде бы и пули не берут, чужеземцы побросали оружие и бежали с советской земли.

И позже Карабану не единожды приходилось вступать в схватки с численно превосходящим противником. Стойкость, мужество, отвага и боевая выучка помогали Петру неизменно выходить победителем из этих поединков.

Трудно и тревожно жилось в те годы на границе. Антисоветские организации, обосновавшиеся в сопредельной стране, засылали к нам вооруженные банды, пытались всячески спровоцировать столкновения советских пограничников с турецкими.

В ноябре 1929 года в районе Леписских кочевок одна из таких банд пыталась угнать за рубеж большое стадо. На ее пути встали пограничники фланговой заставы. Двое суток продолжалась схватка. Особенно трудно пришлось группе, возглавляемой Владимиром Панасенко. Отчаявшиеся бандиты лезли напролом, лишь бы уйти от возмездия. Сам Панасенко был ранен, но оставался в строю, пока банда не была уничтожена.

— Не числом, а умением, вот как мы, Саша, действовали тогда, — сказал сыну Алексей Николаевич. — Помню, как командир отделения Деканин с тремя бойцами вступил в бой с крупной бандой… В те годы орден очень трудно было заслужить, а Деканину в тридцать втором дали Красное Знамя. Вчетвером против сотни — ничего себе соотношение, а? Безумство храбрых? Нет, не безумство, а трезвый расчет, выдержка, умение, стойкость, беспредельная верность долгу…

Отец и сын вернулись с границы лишь к вечеру. И хотя дорога их утомила и впечатлений от поездки было больше чем достаточно, Алексей Николаевич предложил сыну зайти еще в городской парк. Остановились перед скромным серым обелиском, волнуясь, прочли:

«Чекистам-пограничникам Зимину Н. М. и Сундукянц Г. И., преданным борцам за дело пролетарской революции, погибшим в борьбе с бандитизмом 26—29 октября 1931 года».

— Товарищи мои… — после долгого молчания сказал Алексей Николаевич. — Совсем молодыми погибли. Себя не пощадили ради того, чтобы люди могли спокойно строить социализм…

СЫНОВЬЯ

Капитана Григория Лазиашвили я увидел впервые на митинге, посвященном вручению отряду переходящего знамени. Ему, начальнику отличной заставы, доверили право идти впереди знаменосца и ассистентов, сопровождать знамя. Но наслышан о Лазиашвили я был и раньше.

Капитану сейчас тридцать пять лет, одиннадцать из них служит на границе, и все время в одном отряде. Он живо интересуется историей части, которая стала для него родной.

Лазиашвили можно слушать часами. Даже о событиях, случившихся до его приезда в отряд, он рассказывает так живописно и убедительно, словно сам участвовал в них. И в его голосе чувствуется неподдельная, искренняя любовь к предшественникам, гордость за них.

— Знаешь, вот говорят — солнечная Грузия. Солнца, конечно, у нас много, на всех хватает. Только в горах оно мало греет, там десять месяцев зима. Осенью сорок пятого дело было. Дождь лил, по склонам туман клубился, такой, понимаешь, неприятный туман, мокрый, знобящий. А в наряде были ефрейтор Курбанов и рядовой Сингатулин, мои друзья. Нет, лично не знаю их, не встречался, но все равно друзья. Видят: кто-то крадется, как тень, скользит от камня к камню. Ребята раз-два и задержали эту тень. Тот, понимаешь, так был ошеломлен, что на полчаса лишился дара речи, только мычал. Крупной птицей оказался!