Погружение

Я вспомнил свои размышления по поводу купейной мухи, которая, на удивление, не торопилась вылетать в окно, и сидела прямо на плафоне лампы. В купе заметно похолодало от свежего воздуха с улицы, и она перебралась на более теплое место. Совсем, как мои друзья, рванувшие на юг с первым снегом. Я сделал еще один медленный глоток. Дал вкусу растечься в горле, просмаковал эту секунду, прикрыв глаза. Коньяк положительно начинал мне нравиться, то есть я уже начинал заметно соловеть.

– Стало быть, если научиться растягивать время, то можно его и остановить?

Миха постучал пальцем по губам.

– Ты сам сказал – а для чего оно вообще нужно? Кто крутит калейдоскоп? Паришь ты над своей рекой в долине, еще чуть выше, еще, и что – утыкаешься в стеклянный колпак? Как в Шоу Трумана? Ты любишь игру слов. Может, настоящее – совсем не настоящее?

Мне стало вдруг отчетливо понятно, что мы крутились около этого вопроса весь разговор. Так часто бывает в погружении, поворачивается угол обзора, но черный монолит заданной темы не отпускает и не меняет своей сути. Миха подался вперед.

– Давай сыграем с тобой в игру. Я пойду и спрошу у проводника, как его зовут, а ты пока загадай имя, и увидим, насколько неслучайно все случайное.

Миха хлопнул меня по колену и вышел в коридор.

12

Для меня было удивительно, как много я рассказал случайному знакомцу. Воспарение и погружение, два смутно связанных друг с другом, словно они были сторонами одной монеты, ориентира моей жизни, были понятиями для внутреннего потребления. Я не привык говорить о них с посторонними, а мой ближний круг заметно сузился с годами. Моей привычной ролью было слушать, но Миха разговорил меня так, что мне вдруг стало не по себе в купе одному. Почти пустая бутылка в руке нагрелась вместе со своим содержимым до температуры моего тела. Оставался один глоток, не больше.

Через приоткрытую дверь купе были слышны два голоса в коридоре. Я не мог разобрать слов, но эмоции и тембр были слышны прекрасно. Это ли не доказательство вторичности роли слов? Сам по себе, обмен звуками важен, чтобы понять, в нужном ты направлении движешься, или не совсем. К дружескому объятию или выбитому зубу. А слова, они иногда мешают это понять, пытаясь ухватиться за смысл, мы теряем краску – все становится черно-белым, а то и просто серым. В конце коридора раздался негромкий смех. Потом Миха снова заговорил.

По всей видимости, мы выскочили на бархатный участок дороги, поскольку стук колес приглушился до шепота. И в наступившей тишине я вдруг ясно осознал, где я слышал голос Михи, прежде, в той жизни, что, казалось, осталась на перроне в точке отправления. Выудить это знание из стога обрушившихся на меня мыслей и воспоминаний было не так просто, но осознав я уже не мог отделаться от этого чувства. Парадоксальность его выходила за рамки линейного понимания, но сами эти рамки были существенно пересмотрены мной за эту поездку. Как бы странно, непонятно, немного жутковато, это не казалось, но голос Михи был голосом одного из выдуманных друзей моего детства. Его не было в моей жизни больше тридцати лет, но у меня не было и тени сомнений. Единственная причина, по которой я не узнал его с самого начала, лежала на поверхности – я никогда не слышал его своими ушами, извне моего сознания. Мне стало не по себе. Захотелось, чтобы Миха вернулся поскорее, но было и немного страшно, словно я нашел в его багаже заряженный пистолет. Я поднял бутылку к губам и допил ее большим глотком. И где-то внутри, словно сбили печати с потайных замков, и открылись створки глубокой памяти. Калейдоскоп завертелся с новой силой.

Я вспомнил, где я встречал Миху раньше. Он был одним из моих самых старых и самых надежных клиентов. Когда-то давно мы часто виделись – он только поднимался, на волне перемен и надежд, которая благополучно схлынула. Его интересовало абсолютно все об инвестиционном бизнесе – он проводил долгие часы в моем офисе, потом звонил мне пару часов спустя, прочитывал каждую страницу моих презентаций. Он был первым клиентом, которого привел в офис я, без помощи босса и его связей. Бизнес Михи, Михаила Алексеевича, рос быстро, и все его свободные ресурсы были у нас в управлении. Кто знает, без него я, возможно, никогда бы не стал на ноги, и уж точно не пережил бы кризис. Правда, в последние лет семь я не видел его лично – он передал дела управляющему, и растворился.

Как я мог его не узнать? Конечно, он изменился, но быстрые глаза со смешинкой и коричневыми крапинками на голубом фоне, подвижный вихор, чуть присыпанный солью, но все такой же независимый, его чуть сутулая осанка человека, вечно сидящего нога на ногу, – все было на месте. Он сам был вихром, заметно выступавшим на фоне чванства и беспардонной простоты. С ним всегда было интересно, поговорить, поспорить, поделиться удачей или горем. Совсем как и в этот раз. Так как же я мог его не узнать?