Пой, скворушка, пой

Болтаясь привычно в переваливающейся через колдобины железной тележке, за хлябающие борта держась, поехали, свернули из переулка за угол, на выводящую к большаку редкозубую улицу с тремя уже брошенными, в сухих прошлогодних бурьянах, по застрехи, домами; и Лоскут молча показал глазами на беленую, окошками вросшую в землю избенку под рубероидом, где всегда-то квартировался ненадолго залетный всякий люд. Василий кивнул, разглядывая пустой, кое-как огороженный дворок с сараюшкой и новым, из свежих еще досок, но завалившимся уже набок сортиром, памятью о хозяине, должно быть, и полоскалось там на первом ветерке мелкое на веревке белье, — нищета, дальше которой куда? А никуда, никто нас нигде не ждет.

IX

Ту старую кровяно-красную «ауди» не раз видели в местечках по левобережью — и на ней то троих, то четверых парней, угрюмоватых и наглых. Рассказывали потом о грабеже, учиненном в сельском пустующем магазинчике "Воронин заплатит!.." — и о попытке другого на хуторе, но хозяин из гвардейцев бывших оказался, бывалый, повел в кладовку с гаражом, а вместо требуемого откуда-то гранату как бы между прочим достал, да не какую-нибудь, а «феньку» оборонительную, чеку выдернул, сам за косяк: "Хотите, под яйца прямо подкачу? Эта догонит, не ускачете…" Не захотели. Двое молдаван, по всем повадкам наци, а те русские как русские, мало ль их теперь, тварей наемных или просто беспредельщиков. Что рыскали они там, чего искали, высматривали — осталось неизвестным; а один, из русских, местный был, и когда прижала его самую что ни есть обычную семью милиция, а следом и служба безопасности взялась, ответ у всех семейных, у соседей один был: "Ну, дурной… ну что ты с ним поделаешь, с дураком?! Сами не знаем, чего ждать от него, и уж с неделю в глаза не видим…"

Машину шурина двоюродного нашли в глубоком овражке, краем которого и шел широко разъезженный проселок. По следам можно понять было, что за ним гнались, а он попытался на взгорок выскочить, на нем-то уже и в виду села был бы, меньше версты до крайних домов. Но запередили, срезали угол ему. И то ль скорость велика была, то ли с тормозами сплоховал — ушел вправо под обрыв, несколько раз перевернувшись, в живых там и остаться никого не могло, сровняло кабину. А тех, в овраг уже полезших, автобус частный какой-то спугнул, и люди из него видели, как попрыгали они в иномарку — и ходу, на трассу мимо села…

Гречанинов, все службы на ноги подняв, уже к ночи сам привез его в сельцо то, в больничку. "Будете смотреть?" — пропитой грубоватостью прикрывая участь невеселую свою, спросил врач-старикан. Но как он мог видеть то, в больничной подсобке лежащее на носилках, под простынями с проступившей сукровицей? Там грех и вина его лежали, непрощаемые, и не имело значения, что он не мог еще найти, сказать себе — какая вина и грех какой. С трудом нагнулся, все в нем негнущимся стало вдруг, застылым, завернувшуюся простыню поправил, прикрыл глядящую косолапо малышью кроссовку, сын был там и его уже не было: «Нет». Как-то надо было дожить до утра — хотя утром, он знал, легче не станет.

Все забросил, месяц с лишним, себя изматывая на нет, изводя ненавистью, шарил со следователями и без них по всему правобережью бендерскому, в засадах даже сидел — все без толку. Гречанинов не зря безопасность подключил, было с чего: шурин, оказалось, как-то вывалился из «жигуленка» и был живой еще, тогда его добили — из пистолета. Убрали как свидетеля; да и вообще какую-никакую конспирацию соблюдали, на дому у того, местного, никогда не появлялись, ни с кем не знакомились и не сходились, а значит, не простые гастролеры были, не бакланьё заурядное, а если и грабили попутно, то для пропитанья, скорее всего… «Ауди» со ссаженным правым крылом нашлась скоро на бендерской автостоянке частной, отпечатки всяческие и следовые характеристики сняты, портреты словесные записаны — и хоть в архив сдавай все, в следовательский: за кордон смылись, ублюдки, это уж наверняка…

А он нарвался все-таки, напросился: еще съездить туда решил, второй раз один, посторожить с фотокарточкой изъятой того, местного, должен же рано иль поздно появиться, — и встретили, ночным делом, на убой били, хорошо — куртку успел на голову натянуть. Кореши того, по угрозам судя; железякой какой-то так ломанули, думал — все, конец. Но повезло, компания подгулявшая молодая высыпала к тополевой с дискотекой леваде, где что-то вроде засады было у него, помешала добить. Ребер несколько, зубы, ухо надорванное — легко отделался, весь остаток ночи шел-уходил от села. И, пока брел, понял: бесполезно мстить, некому. Месть его ни за месть не примется у нелюдей этих, ни за наказанье, а так, за случайный заскок судьбы, каких много у них. Одним больше или меньше — нету для них разницы, ничего не впрок, не научит. И что тут — месть, что она решит? Другое дело — справедливость наладить. Это совсем другое.