Пояс Богородицы

Как же здорово здесь! Он не выцвел,
покоясь под небом,
Старый пруд за селом, мой Байкал, моё озеро Рица…
В ожиданье машины с продуктами,
главное, с хлебом,
Новость в городе вызнав,
говорила вчера фельдшерица:

«Да, с армяном… Ашот… родила

ещё в прошлое лето…
Представляете, бабы, а мы и не знали доселе!
Ну так вот, узнаю: поместила в приют Виолетта
Годовалую дочь. Как порушило времечко семьи!

Да, он выгнал её… Опростала, как водится, брюхо,

И – трава не расти!
Эх, взглянула б на дочку мамаша!..»
И мне вспомнилась тотчас Виолеттина мама —
Надюха,
Девка с горькой судьбой,
раскрасавица сельская наша.

От её красоты не укрыться, бывало, не деться.

Равнодушно смотрю на дурацкие конкурсы в мире.
Каюсь, сам пацаном на неё я любил заглядеться.
Она старше меня была года на три, на четыре.

Нет, пожалуй, на пять. Ведь она же ровесница Нине.

Ухажёры вились возле тихого домика крали.
Вон их дом край села,
если можно назвать будет ныне
Домом рёбра стропил, потому как железо украли.

Соблазнив неземной красотою иных побережий,

На крутой иномарке, на белого цвета «Тойоте»
Девку попросту выкрал какой-то кавказец заезжий.
Надя крикнула всем, уезжая: «Здорово живёте!»

Ей «останься!» кричали,

но были мольбы бесполезны,
И трава-мурава затянула тропинку к порогу.
Год назад умерла от какой-то тяжёлой болезни.
Виолетта рожала, а Надя преставилась Богу.

Всё о Наде и дочке я за чаем узнаю у Нины.

Память детская вновь унесётся далёко-далёко.
Надо б завтра проведать глухие её Палестины.
Я ведь сам пацаном там порою крутился у окон.

«На селе довольно скучные…»

На селе довольно скучные
Вечера, сказать по правде.
Мимо окон моих Лушенька
Пробежала в белом платье.

Позвала, видать, Наталия,

Вот и мчится очумело.
Что за ножки, что за талия!
Ах, как грудь открыта смело!

У окна сижу и думаю,

Занавескою играю:
Что с Натальей, сельской дурою,
Подружило эту кралю?

Говорят, что у Лукерии

(Да чего там! – просто Лушки),
Перемяли парни в келии
Все матрацы и подушки.

Ничему-то я не верую.

Может, разве только чуду.
Я не пробовал, не ведаю,
Я там вряд ли даже буду.

Мне, с висками поседевшими

(Честно надобно признаться!),
Не пристало посиделками
Девок интересоваться.

Мне бы наглости и дерзости,

Я бы жил и кушал сладко.
Но по юности и в зрелости
Я из робкого десятка.

Размышляя ночью тёмною

О Лукреции и Плавте,
Я усну с мечтой крамольною
О Лукерье в белом платье.

«Кум и кума хлебосолы. Две взрослые дочки…»

У меня есть кум…

Василий Макеев