Пояснения к тексту. Лекции по зарубежной литературе

Когда Кнехт, нагруженный определенной дипломатической миссией, — его задача заручиться поддержкой Ватикана, попадает в бенедиктинский монастырь, где обучает монахов игре в бисер, он сам берет уроки истории у тамошнего монаха, знаменитого ученого, отца Иакова (прототипом отца Иакова являлся знаменитый историк итальянского Возрождения Якоб Буркхардт. Ницше высоко ценил Буркхардта). Нарушая касталийские правила, Кнехт увлекается историей, он увлекается подоплекой событий и вещей и задается вопросом «отчего». Но ведь когда задаешься вопросом «отчего так вышло» неизбежно рождается представление о вине и ответственности. Но касталийцы играют со своими синхроническими структурами, их совершенно не интересуют метель, дождь, холод и голод за пределами их Провинции. Они заняты усовершенствованием собственной души. И только Кнехт начинает внимать истории и думать о прошлом и будущем Касталии, а значит, и об ее отношении ко всему прочему страждущему миру. И тогда он начинает понимать, что есть смысл в упреках Дезиньори, который говорит: «Это безответственное баловство с буквами, разложение языков разных искусств и наук, перебор ассоциаций и аналогии (например, как тему чижика-пыжика написал бы Шопен, конечно, шутка, нужно, однако, хорошо знать особенности гармоний Шопена, чтобы изобразить такую шутку)». Как бы то ни было, я уже говорила, что примером «касталийского» музицирования могло бы быть творчество Стравинского с его обыгрыванием тем Петра Ильича Чайковского. Дело, однако, в том, что в Касталии поощряется не творчество в первозданном смысле слова, но обыгрывание чужого творчества, почтительное пародирование, здесь царит возвышенный постмодернизм, если можно так выразиться. Ведь в творчестве от собственного лица — опять же если можно так сказать — много живого, непосредственного, необузданного, лучше заниматься благоговейным пародированием, «игрой формами, из которых ушла жизнь».

И еще, не изучая истории, не интересуясь тем, что происходит за границами этого высоколобого и высокомерного города-государства, касталийцы ведут жизнь певчих птиц, живя на содержании прочей части государства и не зарабатывая, грубо говоря, на хлеб, не ведая жизненных трудностей и не желая иметь никакого понятия о той, пусть примитивной, части человечества, на труде которой основано их существование. Вы занимаетесь вашей «стенографией» говорит Дезиньори, вы замкнулись в высокомерии и гордыне, замкнув глаза и слух, чтобы не оскверниться.

Вот здесь-то и возникает аналогия с темой Адриана Леверкюна из «Доктора Фаустуса» Томаса Манна (и косвенно «Иосифа Прекрасного и Благословенного, благословенного на подвиг в миру, в земле Египетской»). В сущности, ее можно сформулировать так: имеет ли право интеллигент и интеллектуал на высокомерную замкнутость и отъединенность, на презрение к этому некрасивому и совершенно не умеющему играть миру?

На этот вопрос очень трудно ответить, ибо сей спор вечно актуален. Припомните, сказанные Манном после получения посылки от Гессе слова: «Как неприятно узнавать, что не ты один…», теперь они становятся понятны, писателей, грубо говоря, мучила одна и та же зубная боль. У Манна Леверкюн за гордыню наказан безумием и окружающим его холодом, у Гессе, разобравшийся в проблеме и тоже уставший от холода, осознавший обреченность Касталии в безвоздушном внеисторическом пространстве Кнехт уходит из Касталии в мир, становясь учителем сына Плинио Дезиньори, неслуха и упрямца Тито. Кнехт уходит, Адриан сходит с ума, Германия гибнет под бомбами — кажется, можно осудить и Касталию и вообще всякую высоколобую элитарность. Тем не менее, я предполагаю, что у Набокова и Борхеса ответ был бы недвусмысленно-противоположным. Они бы сказали, элитарное искусство меньше всего отвечает за фашизм и за всевозможные несчастья человечества (кстати, в Советской России обожали связывать авангардизм с фашизмом) и за ваши собственные нравственные грехи, да и вообще можно ли кого-нибудь чему-нибудь научить? И спор бы продолжился.

И действительно, можно найти возражения: ведь фундаментальные науки, теоретическая физика или химия — это всегда касталийские игры, нам, разумеется, всегда хочется от них получить те или иные резиновые калоши, превратив фундаментальные науки в прикладные. Между прочим, ныне, из-за того, что мы не можем содержать нашу Касталию, субсидировать игры наших фундаментальных наук, нам грозят многие беды, и первая из них — что мы можем стать кретинами. Нам позарез нужна Касталия для интеллектуального питания и духовного развития. Это только с виду Педагогическая Провинция не связана с прочим миром. Связана, даже если она не жнет зерно и не кладет кирпичи. Достаточно того, что она в принципе существует, не давая всем остальным опуститься так низко, как они опустились бы, не будь Касталии.