Пояснения к тексту. Лекции по зарубежной литературе

И еще об одном следствии. Когда на агоре культуры все перекликается и важны только отсветы и преображенья, то, естественно, утрачивает смысл и вопрос об авторстве, о притязании на духовную собственность — ее просто невозможно установить и не нужно устанавливать, кто первый что-то сказал или подумал. Важно хорошо делать свое дело, а если ты играешь — хорошо играть. (Так думали и Гессе, и Ортега.) Итак, все — переклички и отражения, но тогда, как в стихотворении Мандельштама, перекликающемся с известными стихами Блока: «Все было встарь, все повторится снова. И сладостен лишь узнаванья миг».

О том, как сладостен миг узнаванья, знают только посвященные, однако вопрос в другом, в том, насколько возможен сам миг узнаванья.

Вот борхесовский текст, именуемый «Пьер Менар, автор „Дон-Кихота“». Вы мне скажете, как Пьер Менар… разве не Сервантес написал «Дон-Кихота»? И будете тысячу раз правы. Но вот о чем речь у Борхеса: некто Пьер Менар, и далее Борхес, как умеет это делать только он, перечислением менаровских трудов, упоминанием о его взглядах, характеристикой писательской манеры «укрепляет Менара на местности» через идеологическую, а не бытовую, характеристики, именно списком менаровских трудов создавая эффект достоверности. Так вот, этот Пьер Менар возымел намерение и написал своего Дон-Кихота в отличие от известного сервантесовского Дон-Кихота, и вот что написано у Сервантеса, а вот, что у Менара.

«Истина — мать, которой история, соперница времени сокровищница деяний, свидетельница прошлого, пример и поучение настоящему, предостережение будущему». Это у Сервантеса. И далее Борхес говорит, что написанный в семнадцатом веке, этот текст всего лишь общепринятое риторическое восхваление истории. А вот, что написано у Менара… и далее следует абсолютно идентичный этому отрывку текст, по поводу которого говорится, что утверждение, что история-мать истины совершенно поразительно и т. д. И следует совершенно иная оценка зеркально того же отрывка.

И здесь я позволю себе удариться в воспоминания. Есть такое великое хрестоматийное произведение под названием: «Горе от ума» Александра Сергеевича Грибоедова. Я еще помню, как школьный учитель в шестидесятые годы объяснял нам, какой плохой человек Фамусов, и говорил при этом, что он ретроград, мракобес, домостроевец и пр. Между тем в годы девяностые я прочитала статью, и не одну, про того же Фамусова, в которых говорилось, что он настоящий москвич, хозяин и хлебосол, на таких земля московская от веку держалась, да и умен зело и т. д. Но ведь текст пьесы не подвергался правке, ни одна запятая изменена не была, это абсолютно идентичный текст. Так что же изменилось? Мы — не те.

Как утверждает Борхес, (он здесь вторит многим), даже при абсолютном повторении, абсолютной формальной идентичности текст не идентичен. Интерпретация «Горя от ума» или восприятие тихоновской «Баллады о синем пакете», в которой в согласии с конструктивистско-фашистским духом времени предлагалось «гвозди делать из этих людей» зависят от времени. Повторенье смысла невозможно, мы вычитываем в Евангелии и во всякой, особенно художественной литературе, не вполне то, или вполне не то, что писал автор или хотели сказать те, кто это говорил. Повторенье смысла невозможно, чтение — всякий раз сдвиг смысла, оттого повторяться не страшно, что абсолютно повториться невозможно. Но именно поэтому истина — дитя истории, иногда, впрочем, должно пройти довольно много времени. Я на одной из лекций говорила, что все сюжеты исчерпаны, это и так, и не так. Все исчерпаны, все неисчерпаемы. Борхес вообще считал, что есть всего лишь четыре истории, которые неизменно пересказываются, четыре мифа, архетипа, инварианта, если угодно: история об укрепленном городе, который штурмуют и обороняют герои — осада Трои; история возвращения, или Улисса; третья история о поиске — это Ясон, плывущий за золотым Руном; и последняя, о самоубийстве бога — убивающий и калечащий себя Аттис во Фригии, распинающие Христа римские легионеры. Историй всего четыре, все прочие истории — их деривации и варианты, и сколько бы времени нам не осталось, мы будем пересказывать их в том или ином виде. И назначение человека культуры в том и состоит, чтобы пересказывать эти истории всякий раз со своей собственной интонацией. Вот вам в развитие этой борхесовской, и не только борхесовской, но просто очень отчетливо представленной Борхесом мысли две типичных его композиции или текста: