Пояснения к тексту. Лекции по зарубежной литературе

Фолкнер родился в небольшом городишке под названием Оксфорд, здесь провел жизнь, писал, в последние годы, правда, ездил с лекциями по стране и выезжал в Европу, обожал лошадей и строил для них конюшни, пил, по вечерам сидел на участке возле дома, но после получения Нобелевской премии в этом месте пришлось поставить кирпичную стену, потому что люди приходили на него поглазеть. Вот и все.

Открывая любой из романов, сразу ощущаешь, что ты в особой стране, небольшой, но живущей предельно напряженной жизнью и частные проблемы этой страны имеют исключительное, можно сказать, мировое значение.

Каковы география и история этой страны? Первое легче определить, чем второе. Действие почти всех романов (а всего у Фолкнера девятнадцать романов), точнее — пятнадцати, разворачивается в штате Миссисипи, округе Йокнапатофа, что в переводе с языка индейцев чикесо означает «Медленно течет река по равнине». Округ занимает пространство в 2400 кв. миль. Живет там 15,5 тыс. человек, из них приблизительно шестьсот фигурируют в романах Фолкнера, это меньше, чем две тысячи у Бальзака, но тоже очень много — мир. Карта этого района, и весьма подробная, разработана самим Фолкнером и воспроизведена на форзаце собрания сочинений в шести томах. Когда вы посмотрите на карту, вы увидите, что с севера протекает река Таллахачи (такая речка действительно протекает через Оксфорд), на юге течет Йокнапатофа, с запада местность ограничивают поросшие сосной холмы, с востока — местечко под названием Французова Балка. Один из центров — городок под названием Джефферсон. События, происходящие в этих пятнадцати романах, географически локализуем: вот на этой дороге переломал себе кости, попав в катастрофу, Баярд Сарторис (роман «Сарторис»), здесь построил усадьбу Томас Сатпен (роман «Авессалом»). За пределы этих краев герои почти не выходят, здесь когда-то поселились их предки, с тех пор они здесь живут, рожают, женятся, умирают — собственной или насильственной смертью, охотятся, разводят хлопок, работают на лесопильнях, торгуют швейными машинами. Тесный мир, как у Бальзака, как у Пруста, социальная прослойка, правда, совсем иная, эти сугубо американские люди — Компсоны, Сарторисы, Сноупсы, Рэтлифы, Гэвин Стивенс, — переходят из романа в роман. Все это происходит в пределах двухсот сорока шести лет, как указано самим автором.

С историей, однако, дело обстоит несколько сложнее, потому что Фолкнер берет своих персонажей на любом отрезке времени, нимало не заботясь о последовательности. Кстати, когда редакторы указывали ему на очевидные несообразности, он что-либо править отказывался, утверждая, что в том, как это у него, есть высшая правда. В этом историческом временном мире нет устойчивых орбит, по которым бы двигались судьбы героев, они постоянно переплетаются, исчезают, возникают снова, они втянуты в бурный поток обстоятельств. В романе «Авессалом, Авессалом!..» героиня по имени Джудит Сатпен говорит неожиданно себе самой: «…родившись одновременно со множеством других людей, ты связан с ними, и поэтому пытаясь двинуть рукой или ногой, ты как бы дергаешь за веревочки, но веревочки привязаны к рукам и ногам всех остальных, и все они тоже пытаются за них дергать, и тоже не знают почему, знают только, что веревочки все перепутались и мешают друг другу, все равно как если бы пять или шесть человек пытались соткать ковер на одном ткацком станке, причем каждый хотел бы сплести свой узор».

А если поразбираться с веревочками, то, вообще-то говоря, можно выяснить, что идея веревочек или незримых нитей восходит к философу Платону. У него в сочинении «Законы» говорится так: «Рассмотрим каждого из нас… как марионетку. В нас пребывает состояние наподобие внутренней веревки или нитей — потяни за них, и мы начнем действовать, потяни в другую сторону, и нас влечет к противоположным действиям и тут-то и надо искать ту разницу, которая существует между добродетелью и пороком… и руководствоваться надо одной единственной нитью — золотой и священной нитью разума».

Можно много чего припомнить относительно веревочек, в частности философа Канта, говорившего, что моя свобода кончается там, где начинается свобода другого.