Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Трудно с уверенностью утверждать, к какой именно из сестер было обращено это послание. С одной стороны, желание «усладить чем-нибудь» «участь» адресата напоминает риторику его обращений к Екатерине Михайловне, с другой – через месяц, в первой записи, сделанной в Петербурге, Тургенев писал об Анне Михайловне почти в тех же выражениях:

…думал об Анне Мих<айловне> и воображал, что и она целой день нынче будет обо мне думать. Встал и написал к ней письмо. Как я люблю ее! Мысль о ней делает меня счастливым и добрым (ВЗ: 100).

Возможно, письмо было адресовано обеим сестрам сразу, а этикетное обращение на «вы» позволяло поддерживать двусмысленность, давая возможность каждой из них читать его как адресованное лично к ней. Положение Тургенева становилось все более сомнительным – он все сильнее влюблялся в одну из Соковниных, продолжая втягиваться в романические отношения с другой. На следующий день, 2 ноября, Андрей Иванович изливал на страницах дневника свои переживания:

До какой фамильярности я дошел с ними. Как я люблю Анну Мих<айловну>. Самой братской любовью! Как она мила, какой ум, какое сердце! (272: 13 об.)

«Фамильярность» его отношений, по крайней мере с одной из сестер, уже превосходила все рамки допустимых приличий, и Андрею Ивановичу имело смысл убеждать себя, что его чувство к младшей Соковниной носит «самый братский» характер. Любимые книги давали ему возможность найти оправдание своему поведению и объяснить его прежде всего себе самому.

Как раз в эти месяцы Тургенев напряженно работает над переводом «Страданий юного Вертера» и заполняет дневник короткими отрывками из перевода. Все его записи, посвященные Екатерине Михайловне, возникают в обрамлении фрагментов из романа и размышлений о нем. 8 августа он записал, что купил новый экземпляр романа:

и велел без всякой дальней мысли переплести его пополам с белой бумагой. Сам не знал еще на что мне это будет. Теперь пришла у меня быстрая мысль. So eine wahre warme Freude ist nicht in der Welt, als eine grosse Seele zu sehen, die sich gegen einen öffnet [Право же, самая лучшая, самая чистая радость на свете – слушать откровенные излияния большой души (Гете 1978: 52; пер. Н. Г. Касаткиной)] – говорит в одном месте Вертер. Я читал ето прежде равнодушно и хладнокровно, теперь, слушая Ив<ана> Влад<имировича>[122] <…>, и от безделицы, но которая показала мне благородную твердость души его, почувствовал я сам ету радость, хотя он говорил и не со мною. За етим и другая мысль родилась мгновенно. Я вспомнил ето место в Вертере, и в – новом Вертере своем буду поверять мои чувства с его и отмечать для себя, что я чувствовал так же, как он, – сказал я сам себе, вскочил, прибежал в свою комнату и тут же написал ети строки (272: 12 об. – 13).

Запись продолжается вольным переводом на русский язык стихотворения Гете «Посвящение» («Zueignung»), которое печаталось в начале многих изданий «Вертера» (см.: Wachtel, Vinitsky 2009: 1–3). Тургенев собирается «поверять свои чувства» Вертером, отмечая, где и в чем ему удается на него походить. Андрею Ивановичу хотелось объединить свой дневник с любимым романом и анализировать свои переживания прямо на его страницах, продолжая и дописывая Гете.

В первом письме к другу Вильгельму, которое переводил Тургенев, Вертер, в частности, пишет: