Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Я еще раз вам сказываю прости, тяжело вздохнувши. Вот все то, что я могу. Приехать же к вам сегодня право мне нельзя. Прости… (Там же)

Эта записка служит ответом на приглашение «приехать» к Андрею Ивановичу. Такое предложение, адресованное незамужней барышне, полностью выходило за пределы представлений того времени о морали и приличии и давало все основания заподозрить приглашающего в намерении посягнуть на девичью честь. Более того, сам Тургенев вовсе не стремился скрыть подобные намерения.

Записка Екатерины Михайловны была, как он указывает, передана ему «при возвращении Руссо» – возможно, она даже была вложена в книгу для конспирации и/или большей эмоциональной выразительности. Сочинением Руссо, которое Андрей Иванович одалживал девушке, могла быть только «Новая Элоиза», роман, где «падение» барышни из благородного семейства было интерпретировано как высшее проявление героизма и самопожертвования, свидетельствующее о силе и искренности ее любви. Тургенев дал Екатерине Соковниной почитать «Новую Элоизу» и сделал ей свое рискованное предложение примерно в одно время – правдоподобно будет предположить, что и сама записка с приглашением была доставлена тем же способом – между страницами романа Руссо, что еще больше сближало молодых людей с его героями – Юлией и Сен-Пре[123].

Единственной мыслимой реакцией девушки на подобные домогательства мог быть только полный разрыв отношений. Однако Екатерина Михайловна не только не оскорбилась, но и, кажется, чувствовала себя виноватой, что не готова, подобно Юлии, поставить свою любовь выше предрассудков света. Фраза «Приехать же к вам сегодня право мне нельзя» звучит как извиняющаяся ссылка на обстоятельства, не позволяющие ей последовать голосу сердца.

Первый поцелуй любви. Иллюстрация Ю. Гравело к первому изданию «Новой Элоизы»

Совместное посещение «Абуфара» должно было окончательно убедить Тургенева, что Екатерина Соковнина воспринимает его разговоры «о детских летах» и «привязанности к месту рождения», о сердцах, «прижимающихся теснее друг к другу», и о счастье, которым он готов для нее пожертвовать, как довольно прозрачные признания в любви. Чем дальше заходили их отношения, тем выше Андрей Иванович должен был поднимать ставки – иначе ему пришлось бы признаться девушке и, хуже того, себе, что все его прошлое поведение было холодным обманом. Такая мысль была для него нестерпимой. «Помнишь, как ты серживался, когда я уверяла тебя, что ты холодного расположения», – напоминала ему впоследствии Екатерина Михайловна (ВЗ: 116).

Пылкий энтузиаст мог, подобно Вертеру, в ожидании подлинной великой любви позволить себе легкомысленные ухаживания и даже заманивание доверчивых барышень. Он мог, подобно Сен-Пре, склонять возлюбленную к падению, но чего ему решительно не было позволено – это выступать в прóклятой Гете и Шиллером роли расчетливого соблазнителя. Парадоксальным образом, делая Екатерине Михайловне свое шокирующее предложение, Андрей Иванович как раз стремился уйти от этого неприемлемого для него амплуа, к которому он оказался опасно близок.

Бог знает, какие ресурсы чувства он рассчитывал обнаружить в себе в случае успеха. Между тем при куда более вероятном отказе он получал возможность подвести черту под целым этапом этого романа и перевести его в область приятных ностальгических и ни к чему не обязывающих воспоминаний. В одной из его тетрадей сохранился набросок прощального письма, по-видимому сделанный сразу после того, как он получил записку с извинениями: