Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

записал он в дневнике 21 декабря (ВЗ: 107). В эпизоде, остановившем его внимание, Юлия пишет уехавшему Сен-Пре, что его письмо к Кларе «освежило сладостной росой» ее «иссохшее от тоски» сердце. Она радовалась, что перед Сен-Пре еще открыто «жизненное поприще, где все благоприятствует» его рвению, что у него есть благородный друг, который будет наставлять и остерегать его. Юлия призывала его углубиться в свою душу, где он «всегда найдет источник священного огня», и избегать «правил и примеров», с какими он познакомится в свете. Главное, о чем она просила, – никогда не забывать ее, ибо тогда ей не останется «иного удела», кроме как умереть (Руссо 1961 I: 179–184). Тургенев мог сопоставить свои чувства при получении писем Екатерины Михайловны с теми, которые испытывал Сен-Пре, читая послания Юлии. Эпистолярный роман формировал важную для Андрея Ивановича матрицу любви в разлуке, но задавал стандарт интенсивности переживаний, которому он не чувствовал себя в силах соответствовать.

Андрей Иванович завел дневник, когда мучился «загадкой Сандуновой» и своего чувства к ней. Позднее он размышлял в нем о собственной «нечувствительности». После того как он вошел в дом Соковниных, записи почти прекращаются – сестры-прелестницы с братом Александром, Жуковским и Костогоровым, а потом собратья по Дружескому литературному обществу облегчали ему муки самопознания. С отъездом в Петербург он пишет регулярные письма, по крайней мере полудюжине корреспондентов, тем не менее работа над дневником снова резко интенсифицируется. Он вновь чувствовал необходимость собрать свою личность в единое целое и разобраться в противоречиях[125]. Интимный дружеский кружок «Новой Элоизы» «кристаллизовывался», по определению Ж. Старобинского, вокруг любви главных героев этого романа. Андрею Ивановичу удалось сформировать подобное сообщество пылких сердец вокруг собственного романа с Екатериной Соковниной. Он находился в центре этого мира и один оставался холодным.

В отличие от дневника, где имплицитный читатель представляет собой идеализированную проекцию личности автора в будущее, письмо связывает корреспондентов в текущем времени. Пишущий говорит о себе в присутствии адресата, представляя себя таким, каким хотел бы выглядеть в его глазах. Самообъективация здесь достигается проще, поскольку в распоряжении автора есть такой сильный ресурс, как воображаемый образ собеседника. Но в то же время ориентация на конкретного адресата предусматривает возможность смещения перспективы: от откровенного лицемерия до сложных ролевых игр и смены риторических масок.

Прежде всего Андрей Иванович не мог позволить себе быть искренним с Екатериной Михайловной. Обдумывая их отношения, Тургенев на протяжении месяца с небольшим – с 13 декабря по 22 января – полностью переписал в дневник все ее письма. Парадоксальность этих усилий, в то время как ничего не мешало ему «хранить и перечитывать письма в оригинале», отметила М. Н. Виролайнен. По ее наблюдению, подлинные письма, «включаемые в состав дневника и соседствующие с рефлексией адресата по поводу этих писем, составляют единый с дневником документ, получающий благодаря их включению новый психологический объем» (ВЗ: 130). Существует, однако, еще одна, не менее важная, литературная перспектива.

Если переписка, происходившая в этом дружеском кругу, была ориентирована на канон эпистолярного романа, то скопированные в дневник письма Екатерины Соковниной оказываются насильственно вырваны из этого контекста. Ни писем Анны Михайловны, вроде бы сильнее волновавшей его воображение, ни собственных писем к обеим сестрам и друзьям Тургенев в дневник не переписывал.

Между тем женский эпистолярный монолог сам по себе составлял давнюю литературную традицию, восходившую к «Героидам» Овидия – сборнику посланий мифологических героинь к своим возлюбленным. В XVII веке этот жанр приобретает огромную популярность благодаря появлению «Португальских писем» Г. – Ж. Гийерага (1669), небольшого романа, состоящего из пяти писем португальской монахини Марианны к оставившему ее французскому офицеру и напечатанного автором как собрание подлинных документов (cм.: Михайлов 1973). Мистификация Гийерага имела успех и вызвала полное доверие читателей и серию подражаний, появлявшихся на протяжении полутора столетий, среди которых наибольшую известность получили «Письма перуанки» Ф. Граффиньи (1747), «Письма мисс Фанни Батлер» М. – Ж. Риккобони (1757) и некоторые другие (cм.: Jensen 1995; DeJean 1991; о романе М. – Ж. Риккобони см. также: Вачева 2006: 112–122).