Появление героя. Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века

Тебе ли радости в мирском шуму найти?
Один увядший лист несчастному милее,
Чем все блестящие весенние цветы.
И горесть сноснее в объятиях свободы!
Здесь с ним тебя ничто, ничто не разделит:
Здесь все тебе о нем лишь будет говорить
С улыбкой томною отцветшия Природы.

(Там же, 243)

Доходящая до логического предела поэтизация ностальгии, когда воспоминание о радости оказывается эмоционально глубже и значимеt самой радости, определяет жизнеощущение, воплощением которого стала для Тургенева фигура старшей из сестер Соковниных (анализ стихотворения см.: Вацуро 2002: 36–47). Конечно, подлинный характер переживаний Варвары Михайловны был автору совершенно неизвестен. Он представлял их себе в соответствии со знакомыми ему эмоциональными матрицами.

Из «Автобиографии игуменьи Серафимы» следует, что воспоминания также играли важную роль в принятом Варварой Михайловной решении, однако их воздействие на ее душу описано совсем по-другому. Братьям, приехавшим за ней в село Никольское, поначалу удалось убедить ее повременить с поступлением в монастырь и попробовать найти «успокоение» в подмосковной усадьбе. Однако в этом, почти идиллическом, карамзинском уединении именно память о прошлом оказалась для нее особенно нестерпимой. Ее мучило не столько отсутствие следов отца, сколько их изобилие:

Для меня было приятно наслаждаться в уединении одной природою и Творцом ея; но никак не могла побороть безмернаго уныния, которое обладало тогда моею душею от разных воспоминаний в том месте, которое было для нас самым приятнейшим обиталищем при жизни покойнаго нашего родителя. <…> Всякий предмет и всякий шаг мне там о нем напоминали. Пойду ли я прогуливаться, – тотчас представлялись моему взору прекрасные сады, разведенные собственными его стараниями, по которым он часто водил меня с собою и все учил меня, как называется какое дерево, как его прививают, как сохраняют его в зимнее время. Сяду ли за свой инструмент; но и тот, казалось мне, издавал плачевный тон без моего милого слушателя, который часто стоял за моим стулом и ободрял меня своими похвалами. Возьму ли свою удочку для ловитвы рыбы; но и с той скоро возвращусь назад, вспомнив, что уже некому принести моей добычи. Все такия прискорбныя воспоминания терзали мою душу, и я видела ясно, что мне невозможно было обрести спокойствия в сем горестном для меня месте (Серафима 1891: 845–846).

Короткая жизнь в имении окончательно убедила Варвару Михайловну в правильности сделанного выбора. За монастырскими стенами она стремилась найти не столько подходящее место для воспоминаний, сколько спасение от них.

Как сказано в «Автобиографии», устройством Варвары Михайловны в монастырь занимался ее дядя Федор Григорьевич Сухотин (его жена Анна Николаевна была сестрой покойного Михаила Николаевича Соковнина), а в Севский монастырь ее провожали его сын и дочь. На долю Федора Григорьевича выпала также обязанность известить о пострижении Варвары Михайловны ее мать.

8 мая Андрей Кайсаров описывал Тургеневу, находившемуся в Петербурге, свои впечатления от этой беседы. Андрей Сергеевич снова воспользовался подходящим случаем, чтобы излить негодование по поводу поведения Анны Федоровны и Прокоповича-Антонского: